«Есть в этом мире некий…»
Есть в этом мире некийВодитель вышних сил,Что движут к морю рекиИ к солнцу хор светил.
Не знающий окрайныПределов и дорог,Он держит, полный тайны,Луны ущербный рог.
У ног его пастушийКометы грозный кнут,Пред ним моря и сушиПослушные текут.
И шаг его неслышим,И лик его незрим,Но мы живем и дышимДыханьем с ним одним.
И зорко звезды числим,Как зерна в закрому,Но скрыт он и немыслим,По правде, никому.
Мы числим и не верим,Что в числах смысл и толк,И снова рвем и меримНебесный синий шелк.
Но будет все понятно,Будь мудр ты или глуп,Когда проступят пятнаУ мертвых глаз и губ.
И всяк его увидит,Скрываясь под исподь,Когда к земле отыдетЗемная наша плоть.
Январь 1930
СЛЕЗЫ
Горько плачет роза, в темень отряхаяЛипкие от слез ресницы лепестков…Что так горько, горько плачешь, золотая?Плачь же, плачь: я строго слезы сосчитаю,Разочтемся навсегда без дураков!
Ни слезам я, ни словам давно не верюИ навзрыд давно-давно не плакал сам,Хоть и знаю, что не плачут только звери,Что не плакать — это просто стыд и срам!
Плачь же, друг мой, слез притворных не глотая,И не кутай шалью деланную дрожь…Как тебе я благодарен, золотая,За ребячество, дурачество… за ложь!
Видишь: ведь и я хожу от двери к двери,И по правде: сам не знаю, как же быть?Ведь не плачут, ведь не плачут только звери…Как бы я хотел тебе, себе поверить,И поверив слову, снова полюбить!
<1930>
«Не знаю, друг, с тоски ли, лени…»
Не знаю, друг, с тоски ли, лениЯ о любви не говорю:Я лучше окна растворю —Как хорошо кусты сирениЧадят в дождливую зарю!
Садись вот так: рука к руке,И на щеке, как на холстинке,Лежавшей долго в сундуке,Смешай с улыбкою морщинки:Ведь нет уж слова без заминкиНа позабытом языке!
Да и о чем теперь нам споритьИ говорить теперь о чем,Когда заискрилось в проборе?..Мой милый друг, взгляни на зорюС ее торжественным лучом!
Как хороши кусты сирени,Дорога, лес и пустыриВ благословении зари!..Положь мне руки на колениИ ничего не говориНи о любви, ни об измене!
<1931>
«До слез любя страну родную…»
До слез любя страну роднуюС ее простором зеленей,Я прожил жизнь свою, колдуяИ плача песнею над ней.
В сторожкой робости улыбок,В нахмуренности тяжких век,Я видел, как убог и хлибок,Как черен русский человек.
С жестокой и суровой плотью,С душой, укрытой на запор,Сберег он от веков лохмотьяДа синий взор свой, да топор.
Уклад принес он из берлоги,В привычках перенял он рысь,И долго думал он о Боге,По вечеру нахмурясь в высь.
В ночи ж, страшась болотных пугал,Засов приладив на двери,Повесил он икону в уголВ напоминание зари.
В напоминание и памятьО том, что изначальный светПролит был щедро над полями,Ему же и кончины нет.
И пусть зовут меня каликой,Пусть высмеет меня юнецЗа складки пасмурного лика,За черный в копоти венец,
И часто пусть теперь с божницыСвисает жидкий хвост узды,Не тот же ль синий свет ложитсяНа половицы от звезды?!
Не так же ль к избяному брусуПлывет, осиливши испуг,Как венчик, выброшенный в мусор,Луны печальный полукруг?!
А разве луч, поникший с неба,Не древний колос из зерна?..Черней, черней мужичьи хлебы,И ночь предвечная черна…
И мир давно бы стал пустыней,Когда б невидимо для насНе слит был этот сполох синийГлаз ночи и мужичьих глаз!
И в этом сполохе зарницы,Быть может, облетая мир,На славу вызорят пшеницуДля всех, кто был убог и сир.
И сядем мы в нетленных схимах,Все, кто от века наг и нищ,Вкусить щедрот неистощимых,Взошедших с древних пепелищ.
Вот потому я Русь и славлюИ в срок готов приять и снестьИ глупый смех, и злую травлю,И гибели лихую весть!
<1930>
"В поле холодно и сыро…"
В поле холодно и сыро,В небе вечный млечный сон,И над миром, как секира,Полумесяц занесен.
Смерть в такую ночь колдует,Тени множа и кружа,И неслышно ветер дуетК нам с иного рубежа.
И дрожу я и бледнею,И темнеет голова,Но черчу я перед неюЗаповедные, слова.
Не страшусь я силы вражей,Хоть пуглив я, как сурок,—Вкруг меня стоят на стражеЗолотые пики строк.
И когда по дальним лехамПромелькнет косая тень,Поневоле встретишь смехомНапоенный солнцем день.
Зима 1930 — 1931
"Не мечтай о светлом чуде…"
Не мечтай о светлом чуде:Воскресения не будет!
Ночь пришла, погаснул свет…Мир исчезнул… мира нет…
Только в поле из-за лесаЗа белесой серой мглойТо ли люди, то ли бесыНа земле и над землей…
Разве ты не слышишь воя:Слава Богу, что нас двое!
В этот темный, страшный час,Слава Богу: двое нас!
Слава Богу, слава Богу,Двое, двое нас с тобой:Я — с дубиной у порога,Ты — с лампадой голубой!
Зима 1930 — 1931
"Я с завистью гляжу, когда с лопатой…"
Я с завистью гляжу, когда с лопатой,Вскочивши на ноги чуть свет,Ободранный, худой, лохматыйУ дома возится сосед.
Он устали в труде не знает:То с топором, а то с пилой,Зато в избе его витаетДух обогретый и жилой.
Какая это радость! СчастьеКакое в этой хлопотне!Пускай угрюмое ненастьеВисит дерюгой на плетне,
Пусть вьюга пляшет, как цыганка,Со свистом обегая кров:И дров на печь и на лежанкуИ сена хватит на коров —
Спокойно можно спать ложитьсяС проконопаченным двором!—Вот мне бы так с пером сдружиться,Как он сдружился с топором.
<1931>
"Как не любить румянец свежий…"
Варваре Клычковой
Как не любить румянец свежийИ губ едва заметный пух,Но только с каждым днем все режеОт них захватывает дух…
Черней виденья с каждым годомИ все безрадостнее явь:Как тягостна дорога бродом,Где надо бы бросаться вплавь!
Сколь наша жизнь полна терзанья,Как до смешного коротка!..И вот последнее признаньеСрываю с кровью с языка!
Пусть будет эта кровь залогомСудьбе с ее лихой игрой,Когда она в пути убогомВновь брезжит розовой зарей!..
И пусть, как пахарь торопливый,Морщину тяжкую судьбаПоложит вперекос на нивуГлубоко вспаханного лба!
Так старец, согнутые плечиРасправив и стуча клюкой.Виденью юности навстречуСпешит с протянутой рукой.
И даже у ворот могилы,Скользя ладонью по холсту,Как бы лаская облик милый,Хватает жадно пустоту.
Декабрь 1931 — 1932
ИЗ ЦИКЛА «ЗАКЛЯТИЕ СМЕРТИ»
