— М'е, Нобби.
— Слава тебе господи, а то я подумал что мое...
Кишка опрокинулся назад.
— Мы лежим в канаве, Нобби, — простонал он.
— Мы лежим в каневе, Фред. Но некоторые из нас смотрят на звезды...
— Ну, я смотрю на твое лицо, Нобби. Лучше бы я смотрел на звезды, поверь мне. Д'вай...
После нескольких неудачных попыток оба смогли, опираясь друг на друга, подняться.
— Где-де-де-де мы, Нобби?
— Я помню, как мы ушли из «Барабана...» Это у меня простыня на голове?
— Это туман, Нобби.
— А что это за ноги внизу?
— Я думаю это твои ноги, Нобби. У меня мои.
— Правильно, правильно. У-у-у... Мне кажется, я перебрал, серж...
— Напился по-королевски, да?
Нобби неуверенно потянулся к своему шлему. Кто-то надел на него бумажную корону. Под ухом он нащупал собачье дерьмо.
Наступил неприятное время в распивочном дне, когда, после нескольких отличных часов в канаве, начинаешь чувствовать возмездие от протрезвления, все еще оставаясь достаточно пьяным чтобы все ухудшить.
— Серж, как мы сюда попали?
Кишка начал чесать себе голову, но тут же остановился из-за возникшего от этого грохота.
— Мне кажется..., — сказал он, собирая разорванные кусочки памяти, мне... кажется... я думаю, мы что-то говорили о необходимости штурма дворца и предъявления твоих прав на трон...
Нобби закашлялся и выплюнул сигарету.
— Я надеюсь, мы не сделали этого?
— Ты вопил, что мы должны сделать...
— О, господи..., — простонал Нобби.
— Но я помню, мы не сошлись о времени начала штурма.
— Это, все же, лучше.
— Ну... все закончилось на костоломе Хоскинсе. Но он споткнулся об кого-то, когда гнался за нами.
Кишка неожиданно хлопнул себе по карману.
— И у меня все еще остались деньги, — продолжил он. Еще одно облако воспоминаний налезло на солнечный свет провала в памяти. — Ну, три пенса осталось от них...
Смысл последнего дошел до Нобби:
— Три пенса???
— Да, ну... после того как ты стал заказывать все эти дорогие напитки за стойкой бара... ну, у тебя было не было нет денег, и я должен был или заплатить или..., — Кишка провел ребром ладони по горлу и продолжил: — Вжик!
— Ты хочешь сказать, что мы заплатили в «Барабане» деньгами отложенными на счастливый час?
— Не совсем на счастливый час, — загадочно сказал Кишка. — Больше похоже на Сто-Пятьдесят-Минут Экстаза. Я даже не знал, что джин можно покупать пинтами.
Нобби попытался сфокусировать зрение на тумане.
— Никто не может пить джин пинтами, серж.
— Это именно так я тебе и говорил, но ты не слушал.
Нобби принюхался.
— Мы рядом с рекой, — сказал он. — Давай попробуем...
Что-то прорычало, очень близко. Рык был низким и тяжелым, похожим на корабельный гудок. Этот звук темной ночью могло издавать приведение в заброшенном замке, и он не прекращался очень долго, но потом неожиданно оборвался.
— ... убраться отсюда как можно дальше, — сказал Нобби. Звук произвел эффект холодного душа плюс две пинты черного кофе.
Кишка, распространяя благоухание, покрутился на месте. Очень хорошая прачечная очень не помешала бы ему.
— Откуда он шел?
— Он был... там, так?
— Я думал, что он шел оттуда!
В тумане все направления были одинаковы.
— Я думаю..., — медленно сказал Кишка, — что нам надо подать рапорт об этом как можно скорее.
— Правильно, — сказал Нобби. — Куда?
— Давай просто побежим, хорошо?
Огромные круглые уши сержанта Крючконоса затрепетали от звука пронесшегося по городу. Он медленно повернул голову, фиксируя высоту, направление и расстояние. Потом он запомнил их.
Крик был слышен в полицейском участке, но из-за тумана очень приглушенно.
Он вошел в открытую голову голема Дорфла и завертелся эхом внутри, отскакивая от маленьких трещинок, пока на самой грани восприятия не заплясали все вместе маленькие зернышки глины.
Пустые глаза смотрели в стену. Никто не услышал крика, что вырвался из мертвого черепа, потому что не было рта, который его издал и даже не было разума, чтобы закричать, но он закричал в ночь:
Глина от глины моей. Не убий! Не убий!
Самуэлю Ваймзу снились улики.
У него было язвительное отношение к уликам. Он инстинктивно не доверял им. Они все время доставали его.
И он не доверял людям, которые, бросив взгляд на прохожего, громко говорили своим компаньонам:
— А, мой дорогой друг, я ничего не могу сказать, кроме того, что он левша-каменщик, несколько лет плавал на торговых судах, и недавно у него началось безденежье. — А затем расписывали многочисленные высокомерные интерпретации о мозолях, манере держаться и расположения ботинок у человека, в то время как на самом деле те же интерпретации можно отнести и к человеку который надел старую одежду потому как в настоящий момент он кладет кирпичи дома под основание новой площадки для барбекью, а татуировку получил однажды, когда он был пьяный и семнадцатилетний [13], и фактически его укачало на мокром тротуаре. Какое высокомерие! Какое оскорбление богатому и разнообразному человеческому опыту!
Так же дела обстояли и с более твердыми свидетельствами. Отпечатки ног на клумбе в реальном мире мог оставить и мойщик окон. А крик в ночи очень даже мог издать человек, который встал с постели и наступил на валяющуюся расческу.
Реальный мир слишком реален, чтобы давать тонкие намеки. В нем происходило слишком много событий. В нем не исключалась возможность узнать правду, это было бы невозможно, но в нем очень трудно исключить различные вероятности. Усердно стараешься, терпеливо задаешь вопросы и внимательно все изучаешь. Ходишь и разговариваешь, и где-то в глубине души просто надеешься, что у какого-нибудь придурка не выдержат нервы, и он сдастся.
Все события дня смешались друг с другом во сне Ваймза. Големы бродили грустными тенями. Отец Тубелчек помахал ему рукой, и потом его голова взорвалась, обдав Ваймза душем из слов. Мистер Хопкинсон с куском гномьего хлеба мертвым лежал в своей печи. А големы в тишине проходили мимо. Там же был Дорфл, ходил, волоча ноги вокруг, голова у него была раскрыта, и слова клубились вокруг как рой пчел. А в центре всего этого танцевал Мышьяк, тоненький человечек, он потрескивал, и что-то невнятно пел.
В какой-то момент он подумал, что один из големов закричал.
После этого его сон начал потихоньку таять. Големы. Печь. Слова. Священник. Големы, грохоча ногами, маршировали, от чего у него весь сон начал пульсировать...
Ваймз открыл глаза.
Леди Сибил рядом с ним сказала «Всфгл», и повернулась на другой бок.
Кто-то колотил в дверь. Все еще сонный, с ватной головой, Ваймз поднялся на локтях и спросил куда-то в пустое ночное пространство:
— Кого еще несет в это время ночи?
— Бингерли бингерли бип! — сказал веселый голос с той стороны, где Ваймз оставил свою одежду.
— О, пожалуйста...
— Пять часов двадцать девять минут и тридцать одна секунда, утро. Пенни доллар бережет. Хотите, я напомню вам ваше расписание на сегодня? А пока я буду говорить, вы могли бы взять и заполнить регистрационную карточку.
— Что? Что? О чем ты говоришь?
Стук продолжался.
Ваймз выпал из кровати и начал искать спички. Наконец он зажег свечу и наполовину побежал, наполовину заковылял по длинной лестнице вниз к холлу.
В дверь колотил констебль Посети.
— Лорд Ветинари, сэр! Ему хуже!
— Уже послали за Джимми-Пончиком?
— Да, сэр!
В это время суток туман боролся с рассветом, отчего весь мир выглядел, как если бы он находился внутри мячика от пинг-понга.
— Сэр, я заглянул к нему, когда заступил на дежурство, и он лежал без чувств!
— Как ты узнал, что он не спал?
— На полу, сэр, одетым?
К тому времени, когда он, запыхавшись и морщась от боли в коленях добежал до дворца, пара полицейских уложили патриция в постель. «Господи, подумал он, поднимаясь по лестнице, — как это не похоже на старую службу постовым. Не надо было дважды думать, перед тем как бежать через весь город, преступники и полицейские в одной погоне».
Со смесью гордости и стыда он добавил: «И ни один из этих ублюдков не смог меня догнать».
Патриций еще дышал, но лицо у него было восковым, и он выглядел одной ногой в гробу.
Ваймз оглядел комнату. В воздухе висел знакомый туман.
— Кто открыл окно? — спросил он.
— Я, сэр, — сказал Посети. — Сразу как обнаружил его здесь. Было похоже что ему надо немного свежего воздуха...
— Он будет свежее, если никто не будет открывать окно, — сказал Ваймз. — Хорошо, я хочу, чтобы все, именно все, кто был во дворце этой ночью, собрались внизу в холле через две минуты. И кто-нибудь пошлите за капралом Малопопкой. И сообщите капитану Кэрроту.
«Я напуган и растерян, — подумал он. — Правило номер один — передать это чувство остальным».
Он обошел комнату. Не трудно было догадаться, что Ветинари встал и пересел за письменный стол, где было видно, что он работал какое-то время.
