– Вы оговорили свой замчик, солдату так много не нужно! Ради Бога! За воротник не течёт! Окна почти целые, а в камине остаток огня светит. Это больше, чем человек смел пожелать.
– Слава Богу, что вы нетребовательный, соблаговолите гостить тут, – сказал Янаш, – а я сбегаю что-нибудь выпросить, чем бы вы разогрелись после ночной слякоти.
Корчак спустился вниз, когда на второй половине встретил уже одетую мечникову. Он посмотрел на неё – сердце его сжалось, он вспомнил вечерние слова Ядзи, поцеловал руку матроны.
– Господь Бог нам подкрепление прислал и, наверное, более сильное, нежели могли ожидать. Вместо людей из чужеземного подразделения от полковника Дуленбы у нас есть каштелянец Яблоновский со своей кавалерией, более десятка храбрых солдат. Каштелянца нужно бы чем-нибудь принять, полевки подогреть…
– Иди к нему, я всё приготовлю и пришлю. Могли бы сойти и вниз к нам, потому что мы одеты и уже после молитвы, а я рада бы познакомиться с сыном, потому что отца знаю хорошо, и поблагодарить его за желанную помощь.
Янаш вернулся наверх, чтобы уведомить Яблоновского, что его просила мечникова.
Молодой человек как раз немного отряхивался и потягивался, потому что переодеваться, по-видимому, не имел во что, а так как о своём красивом лице знал и помнил, в зеркальце Янашка он пригладил усики. Волосы на голове, хотя коротко постриженные, сам скрутил в косы, и когда снял шапку и всё лицо открылось, казался ещё более красивым. Янаш также имел молодость и редкое изящество, но не шёл в сравнение с паничем, молодость которого, хотя рыцарская, но без заботы, пробегала весело. Теперь зной, раны, тоска Корчака сделали парня почти невзрачным.
– Дуленба мне о вас рассказывал, – молвил Яблоновский, – но я надеялся найти вас в ложе, не на ногах, так как были тяжело ранены.
– Но не время лежать и болеть, – ответил весело Янаш. – Чувствую себя уставшим и ослабленным, впрочем, ничего серьёзного.
Разговаривая о последнем приключении, они вскоре спустились вниз. В зале застали уже пани Збоинскую и Ядзю, очень скромно убранных. Яблоновский смотрел на красивую девушку такими недоуменными глазами, что и она покраснела, и он смешался, приветствуя. Но он быстро пришёл в себя, так как, хотя был молодым, много света видел, совершал путешествия и нелегко что-нибудь могло отобрать уверенности в себя. Он был, что в те времена называлось, воспитанным кавалером и придворным фанцузского тона и манеры, как подобает окружению Марии Казимиры. Мечникова поняла сие сразу, а в Ядвизи он должен был вызвать, по крайней мере, изумление, по той причине, что ему подобных она ещё не видела. Молодёжь, которую она встречала в родительском доме, выглядела немного иначе.
Яблоновский был в таком хорошем настроении, словно уже побил татар и, казалось, вовсе о них не тревожится. Мечникова передала ему, какое письмо ей вчера подбросили и что выкупа дать не хотела.
– Весьма правильно! – отпарировал молодой каштеляниц. – Ежели хотят испробовать свои зубы на стенах, то их, верно, сломают; подождём, увидим, отважатся ли.
Говорил, а глазами красивый молодой человек преследовал Ядзю и всякий раз, как его взгляд, немного страстный, встречался с её очами, девушка обеспокоенно от него румянилась и опускала глаза.
– Дамы, вы показали себя как героини, говорил мне Дуленба, – воскликнул Яблоновский, – я ещё в жизни ни о чём подобном не слышал.
– Нас к этому вынудила необходимость, – сказала спокойно мечникова, – смерть или неволя заглядывали в глаза, отчаяние приказало спасаться, но наш защитник (она указала на Янаша), тот достоин наилучшей похвалы.
Корчак отошёл на шаг, словно устыдившись, Ядзя посмотрела на него и глаза её блеснули живей.
Подошедший ксендз Жудра принарядился в честь каштеляница в новую сутану, которая, как недавано вынутая из тюка, ещё носила на себе следы путешествия. Рассказ начался более общий. Янаш, не смея в него мешаться, потихоньку отходил к двери. В результате потери крови, ночной усталости или сопровождающих их волнений, как раз, когда собирался выйти, вдруг почуствовал шум в голове, в его глазах потемнело, он вытянул руки, пытаясь за что-нибудь схватиться – и упал без сознания на пол.
Мечникова вскрикнула, Ядзя подбежала, ломая руки, забыв обо всём, подбежал ксендз Жудра, позвали людей. Начали приводить в чувство бедного Янаша, который не быстро открыл глаза, с великим усилием дёрнулся, пристыженный, желая подняться, и повторно упал бессознательный. Поэтому Никита с Холобой взяли его под руки и вынесли наверх. Сразу побежала Ядзя, но взгляд матери её остановил, должна была остаться, ксендз Жудра поднялся присматривать за Янашком и принудил его отдохнуть пока не наберётся сил.
Каштеляниц же с великой любезностью принялся сразу осматривать замок и рекомендовать бдительность к обороне. Ядзя с заплаканными глазами не замечала уже даже как он преследовал её взглядами.
Так начался этот новый день, с лучшей надеждой. После вчерашней слякоти, хотя тучи остались, дождь прекратился и только ветер гнал облака, обещая, что к вечеру может проясниться.
О татарах совсем не было слышно, но тем не менее должны были сохранять бдительность, ибо можно было допустить, что они будут рассчитывать на утомление долгим ожиданием, которое всегда распрягает дисциплину и позволяет неожиданно напасть.
Каштеляниц, хотя выглядел на придворного, был настоящим солдатом ремесла, осторожным и внимательным. Он тут же пошёл разглядывать стены, посчитать людей, оружие и запасы и велел Никите повсюду его провести. Не было угла, в который бы он не заглянул, поэтому зашёл и в здание в первом дворе, где его приняла с поклоном Агафья. А так как тут было много пустых комнат, он выбрал себе несколько для отдыха, дабы не быть обузой Янашу.
Доршакова с радостью, что найдёт защитника, сама ему предложила отвести его, потому что боялась за себя, если бы одна с Горпиной должна была остаться. Тени Татьяны и мужа ходили за ней.
Так они развлекались до полудня, приводя всё в порядок, так как Яблоновский своих людей, знакомых со страной, наставил среди других для охраны по стенам.
Янаша тем временем снова охватила горячка, которой остерегался напрасно. Ксендз ему приказал оставаться в кровате. Мечникова сама пошла посмотреть, что с ним делается, но Ядзи не пустила уже под предлогом, что там может встретиться с Яблоновским.
Затосковали за обедом, который изысканным быть не мог, потому что многих вещей для него не хватало; прежде всего хлеба, который должны были заменить лепёшками из воды и муки. Печь его было негде и некому.
Когда около полудня снова появился каштеляниц на этот обед осаждённых, стол был уже накрыт, а мечникова, вздыхая, извинилась, что должна морить гостя голодом.
– Но что же мы предпримем далее? – отозвалась она, когда сели. – Татары не спешат и нас голодом взять могут, так как больших запасов мы не имеем. Я тут не нужна, рада бы ребёнка и себя отсюда вывести. Но как?
– Нет ничего лучше, – сказал каштеляниц, – замок, Бог даст, пришлось бы оставить горожанам: ничего тут такого особенно плохого произойти не может. Но теперь, когда саранча задвигалась и жадность её разбужена, хуже нападение на дороге, чем в замке, а кто же знает, не имеют ли здесь шпионов. Спешить, поэтому с возвращением нельзя – и если бы из замка пришлось убегать, побег нужно так выполнить, чтобы был прикрытым, как наивысшая тайна.
– Совет здоровый, – ответил ксендз Жудра, – ничего другого делать мы не имеем. Собираться потихоньку к возвращению и первую бурю переждать. Орду нужно знать, деятельная, но не прочная. Посмотрим, что будет.
– Вероятнее всего, даст Бог, ничего, – отозвалась тихо Ядзя. – А чем быстрее вырваться отсюда, тем лучше.
– У нас двое раненых людей и ради этих нужно задержаться с возвращением, – говорила мечникова.
– Пропитания и на неделю хватит, – сказал Яблоновский, – посему спокойно можно ждать, а потом я и мои люди сложимся в конвой даже до безопасного места.
Мечникова поклонилась; говорили о чём-то другом; обед окончился. Яблоновский пошёл по доброй воле проведать Янаша. Больной, хотя с сильной горячкой, был полностью в сознании и пытался не показывать по себе, что страдал. По более живому только говору, по взгляду и дыханию можно было понять, что не в обычном находится состоянии.
Каштеляниц с радостью, что нашёл ровесника и мог поговорить весело, присел у его ложа. Начал рассказывать свои дорожные приключения, пребывание на королевском дворе во Франции, изысканные фигли и забавы в Ярове и Жолкве и тоску свою по той жизни, от которой был оторван.
Он предпочёл бы сто крат пойти на Вену с гетманом и королём, но его железная воля Собеского направила сюда на пограничье. Из речи можно было догадаться, что бедный парень должен был чем-то нагрешить, за что ему покаяться приказали.
Янаш также первый раз в жизни видел вблизи юношу этого типа и лёгкости и свободы его мысли надивиться не мог. Иногда он им поражался, иногда он притягивал его, потому что в нём было столько же благородства, сколько пустоты.
