и Средиземное море, в Каир, далее через Суэцкий канал до Бомбея, Коломбо, Сингапура и, наконец, Шанхая. Первые несколько дней на борту заболевший Миша был вынужден провести в их каюте второго класса. В лихорадке малыша “охватывала настоящая паника, он воображал, что пароход пойдет ко дну и они с матерью утонут”. Урсула крепко обнимала сына, чувствуя, как озноб охватывает все его маленькое взмокшее тельце. Ребенок все еще вел себя настороженно, но их отношения потихоньку шли на лад, как и его самочувствие. Прочитав тридцать раз иллюстрированную книгу с детскими стихами, Урсула решила, что коклюш представляет куда меньшую угрозу для ребенка, чем риск сойти с ума от постоянного сидения в четырех стенах, и вывела его на палубу, старательно избегая при этом общества других детей, чтобы те не заразились.
“Конте Верде” был настоящим дворцом на воде: он был построен на верфи Далмуир в Глазго, достигал 180 метров в длину, а его экипаж насчитывал 400 человек. Спустя четыре года после вояжа Урсулы это могучее судно стало перевозить совсем других пассажиров: в период с 1938 по 1940 год, по мере усугубления нацистских преследований, корабли “Ллойд Триестино Лайн” перевезут 17 тысяч еврейских беженцев в спасительный Шанхай.
Лайнер проходил по Суэцкому каналу, когда Миша уронил мяч, ускакавший дальше по палубе. Не дав мячу упасть в воду, один пассажир остановил его ногой и вернул владельцу. Приподняв шляпу, Йохан Патра представился матери мальчика, назвавшись Эрнстом Шмидтом, сотрудником компании “Рейнметал”. На Урсуле было приобретенное в Праге хорошенькое синее платье без рукавов. Они сделали вид, что увлеклись беседой. Ужинали они в тот вечер вместе. И на следующий вечер тоже. Даже если остальные пассажиры и обратили внимание, что элегантная молодая немка на удивление хорошо поладила с богатым коммерсантом, то вряд ли это было каким-то исключительным событием на борту “Конте Верде”. “На пароходах романы были в таком же порядке вещей, как и на курортах”, – писала Урсула.
Чем дальше они продвигались на юг, тем приятнее становилась погода. По вечерам, когда Миша засыпал, они увлеченно беседовали, гуляя по палубам. Днем они плескались в бассейне, играли в карты или загорали, лежа в шезлонгах. – Вы хорошая мать, – заверял Йохан Урсулу.
Еще в Чехословакии они договорились не обсуждать на борту свою миссию, но совсем скоро Патра нарушил собственное правило. Урсула должна была запомнить шифр для радиопередач из Маньчжурии.
– Вы помните его? – спросил однажды за завтраком Патра.
Она кивнула и назвала шифр по памяти.
На следующий день он задал тот же вопрос.
В третий раз она не выдержала:
– Перестаньте. Вы можете на меня положиться.
Он вспылил, понизив голос:
– Нет, я недостаточно хорошо вас знаю и несу ответственность за это задание.
Час спустя она увидела, как довольные друг другом Патра с Мишей строят мост из деревянных кубиков, и от раздражения не осталось и следа.
“По вечерам мы по несколько часов проводили на палубе под звездным небом, опираясь на перила и просто безмолвно глядя на море или тихо беседуя о наших жизнях, пусть и столь несхожих, но подтолкнувших нас к одному мировоззрению”. Она рассказывала ему о своем детстве, трех годах в Китае, о том, как ее завербовал Рихард Зорге. Он говорил о своей жизни в море и непрестанных мучительных попытках понять революционную литературу. Он спрашивал ее о Руди.
– Разумеется, отвечать вы мне не обязаны, – добавлял он.
– Он хороший человек, но мы отдалились друг от друга. Да, он был моим первым любовником… Сколько мне было тогда лет?
– Об этом я вас не спрашивал.
– Нет-нет, это не тайна, мне было восемнадцать… и нет, на горизонте у меня никого нет.
Об этом Патра ее тоже не спрашивал.
“Длительное путешествие с теплыми днями и ясными ночами, солнце и усыпанное звездами небо создавало атмосферу, устоять перед которой было невозможно, – писала она. – Когда мы стояли, опершись на борт корабля и глядя на воду, перешептываясь или молча, я уже не была так твердо уверена, что хочу исключительно «товарищеских отношений»”. Патра, казалось, души не чаял в ее сыне. От его редкой мимолетной улыбки у Урсулы захватывало дух.
По иронии судьбы, несмотря на объединявшую их преданность классовой борьбе, между ними пролегала настоящая классовая пропасть. “Он отличался примитивными вкусами и манерами, не свойственными владельцу собственного дела”, – отмечала Урсула. Путешествующие первым классом люди, категорично подчеркивала она, не закладывают за ухо недокуренные сигареты. “Меня подобные мелочи не волнуют, но это часть нашей легенды, и вы должны вести себя как деловой буржуа”. Его неспособность вжиться в образ ставила их всех под угрозу. Негодуя, Йохан уходил со словами, что сядет где-нибудь в другом месте, чтобы не “смущать” ее.
Урсула была в растерянности. “Как же так? – размышляла она. – Нам поручено важное дело, мы единственные коммунисты на этом корабле, мы знаем, что нам придется долгое время работать вместе, а ссоримся из-за таких пустяков!”
Патра силился читать “Науку логики” Гегеля. Вряд ли кто-либо вообще должен считать себя обязанным это делать. Урсула наблюдала, как он с искаженным от напряжения лицом продирается сквозь труднодоступный немецкий язык.
Он обратился к ней за помощью:
– С вашим образованием и отцом-профессором вам ничего не стоит это понять.
Урсула ответила, что никогда не читала ни слова из трудов Гегеля и не намерена осваивать на борту парохода 800-страничный опус немецкого философа девятнадцатого века по диалектике.
– Вам это намного легче, – не унимался он, – но вам лень тратить на это силы.
– Я не менее предана делу, чем вы, но мне не нужно доказывать это, силясь понять Гегеля.
Некоторое время спустя он с гордостью показал ей открытку, которую хотел отправить матери в Литву, – безобразно аляповатый замок, утопающий в розовом закате.
– Самая дорогая из всех, что были у стюарда, – сказал он. – Правда, красиво?
– Нет. Это безвкусица, – ответила она прямо, о чем немедленно пожалела.
– Ясно, – прошипел в ярости Патра, разорвав открытку. – Ну, я же всего лишь работяга, в таких вещах не разбираюсь. Бескультурный варвар… это вы у нас интеллектуалка.
Теперь разозлилась она.
– С меня довольно. Я больше не позволю вам приписывать мне эту роль, я для этого слишком долго трудилась как коммунистка, и если вы будете продолжать в том же духе, я утрачу к вам все уважение.
Патра отошел на шаг назад.
– Я другое хотел сказать, – пробормотал он.
Они происходили из двух разных миров, этот неотесанный прибалтийский моряк и начитанная немецкая еврейка из среднего класса. “Казалось, его раздражало любое мое преимущество в жизни: мое
