Сказка
На скале, у самого края,Где река Елизабет, протекая,Скалит камни, как зубы, был замок.
На его зубцы и бойницыПрилетали тощие птицы,Глухо каркали, предвещая.
А внизу, у самого склона,Залегала берлога дракона,Шестиногого, с рыжей шерстью.
Сам хозяин был черен, как в дегте,У него были длинные когти,Гибкий хвост под плащем он прятал.
Жил он скромно, хотя не медведем,И известно было соседям,Что он просто-напросто дьявол.
Но соседи его были тожеПодозрительной масти и кожи,Ворон, оборотень и гиена.
Собирались они и до светаВыли у реки Елизабета,А потом в домино играли.
И так быстро летело время,Что простое крапивное семяУспевало взойти крапивой.
Это было еще до Адама,В небесах жил не Бог, а Брама,И на все он смотрел сквозь пальцы.
Жить да жить бы им без печали!Но однажды в ночь переспалиВместе оборотень и гиена.
И родился у них ребенок,Не то птица, не то котенок,Он радушно был взят в компанью.
Вот собрались они как обычноИ, повыв над рекой отлично,Как всегда, за игру засели.
И играли, играли, играли,Как играть приходилось едва лиИм, до одури, до одышки.
Только выиграл все ребенок:И бездонный пивной бочонок,И поля, и угодья, и замок.
Закричал, раздувшись как груда:«Уходите вы все отсюда,Я ни с кем не стану делиться!
Только добрую, старую мамуПосажу я в ту самую яму,Где была берлога дракона». —
Вечером по берегу ЕлизабетаЕхала черная карета,А в карете сидел старый дьявол.
Позади тащились другие,Озабоченные, больные,Глухо кашляя, подвывая.
Кто храбрился, кто ныл, кто сердился…А тогда уж Адам родился,Бог спаси Адама и Еву!
Неаполь
Как эмаль, сверкает море,И багряные закатыНа готическом соборе,Словно гарпии, крылаты;Но какой античной грязьюПолон город, и не вдругК золотому безобразьюНас приучит буйный юг.
Пахнет рыбой и лимоном,И духами парижанки,Что под зонтиком зеленымИ несет креветок в банке;А за кучею навозаДва косматых старикаРежут хлеб… Сальватор РозаИх провидел сквозь века.
Здесь не жарко, с моря веютБелобрысые туманы,Все хотят и все не смеютВыйти в полночь на поляны,Где седые, грозовыеСкалы высятся венцом,Где засела малярияС желтым бешеным лицом.
И, как птица с трубкой в клюве,Поднимает острый гребень,Сладко нежится Везувий,Расплескавшись в сонном небе.Бьются облачные кони,Поднимаясь на зенит,Но, как истый лаццарони,Все дымит он и храпит.
Старая дева
Жизнь печальна, жизнь пустынна,И не сжалится никто;Те же вазочки в гостиной,Те же рамки и плато.
Томик пыльный, томик серыйЯ беру, тоску кляня,Но и в книгах кавалерыВлюблены, да не в меня.
А меня совсем иноюОтражают зеркала:Я наяда под луноюВ зыби водного стекла.
В глубине средневековьяЯ принцесса, что, дрожа,Принимает славословьяОт красивого пажа.
Иль на празднике ВерсаляВ час, когда заснет земля,Взоры юношей печаля,Я пленяю короля.
Иль влюблен в мои романсыВесь парижский полусветТак, что мне слагает стансыС львиной гривою поэт.
Выйду замуж, буду дамой,Злой и верною женой,Но мечте моей упрямойНикогда не стать иной.
И зато за мной, усталой,Смерть прискачет на коне,Словно рыцарь, с розой алойНа чешуйчатой броне.
Почтовый чиновник
Ушла… Завяли веткиСирени голубой,И даже чижик в клеткеЗаплакал надо мной.
Что пользы, глупый чижик,Что пользы нам грустить,Она теперь в Париже,В Берлине, может быть.
Страшнее страшных пугалКрасивым честный путь,И нам в наш тихий уголБеглянки не вернуть.
От Знаменья псаломщикВ цилиндре на боку,Большой, костлявый, тощий,Зайдет попить чайку.
На днях его подругаУшла в веселый дом,И мы теперь друг другаНаверное поймем.
Мы ничего не знаем,Ни как, ни почему,Весь мир необитаем,Неясен он уму.
А песню вырвет мука,Так старая она:— «Разлука ты, разлука,Чужая сторона!»
Больной
В моём бреду одна меня томитКаких-то острых линий бесконечность,И непрерывно колокол звонит,Как бой часов отзванивал бы вечность.
Мне кажется, что после смерти такС мучительной надеждой воскресеньяГлаза вперяются в окрестный мрак,Ища давно знакомые виденья.
Но в океане первозданной мглыНет голосов, и нет травы зеленой,А только кубы, ромбы, да углы,Да злые, нескончаемые звоны.
О, хоть бы сон настиг меня скорей!Уйти бы, как на праздник примиренья,На желтые пески седых морей,Считать большие, бурые каменья.
Ода д'Аннуцио
К его выступлению в Генуе.
Опять волчица на столбеРычит в огне багряных светов…Судьба Италии — в судьбеЕе торжественных поэтов.
Был Августов высокий век,И золотые строки были:Спокойней величавых рекС ней разговаривал Виргилий.
Был век печали; и тогда,Как враг в ее стучался двери,Бежал от мирного трудаИзгнанник бледный, Алитьери.
Униженная до конца,Страна, веселием объята,Короновала мертвецаВ короновании Торквата.
И в дни прекраснейшей войны,Которой кланяюсь я земно,К которой завистью полныИ Александр и Агамемнон,
Когда все лучшее, что в насТаилось скупо и сурово,Вся сила духа, доблесть рас,Свои разрушило оковы —
Слова: «Встает великий Рим,Берите ружья, дети горя…»— Грозней громов; внимая им,Толпа взволнованнее моря.
А море синей пеленойЛегло вокруг, как мощь и славаИталии, как щит святойЕе стариннейшего права.
А горы стынут в небесах,Загадочны и незнакомы,Там зреют молнии в лесах,Там чутко притаились громы.
И, конь встающий на дыбы,Народ поверил в правду света,Вручая страшные судьбыРукам изнеженным поэта.
И всё поют, поют стихиО том, что вольные народыЖивут, как образы стихий,Ветра, и пламени, и воды.
Костёр
Деревья
Я знаю, что деревьям, а не нам,Дано величье совершенной жизни,На ласковой земле, сестре звездам,Мы — на чужбине, а они — в отчизне.
Глубокой осенью в полях пустыхЗакаты медно-красные, восходыЯнтарные окраске учат их, —Свободные, зеленые народы.
Есть Моисеи посреди дубов,Марии между пальм… Их души, верноДруг другу посылают тихий зовС водой, струящейся во тьме безмерной.
И в глубине земли, точа алмаз,Дробя гранит, ключи лепечут скоро,Ключи поют, кричат — где сломан вяз,Где листьями оделась сикомора.
О, если бы и мне найти страну,В которой мог не плакать и не петь я,Безмолвно поднимаясь в вышинуНеисчислимые тысячелетья!
Андрей Рублев
