— Какое обвинение ему предъявлено? — спросил Скали по-испански служащего госбезопасности.
Тот заглянул в дело.
— Не очень серьезное. Его ведь, знаете, обвинили проститутки… Погодите. Вот: организация шпионажа в пользу Италии.
Через пять минут под всеобщий хохот Серюзье получил свободу.
— Есть кое-что посерьезнее, — сказал служащий. — Два фашистских летчика, оба итальянцы, упали на нашей территории в южной части Толедо. Один погиб, другой доставлен сюда. Военная разведка просит, чтобы вы просмотрели бумаги.
Скали с ощущением неловкости поворошил коротким толстым пальцем письма, визитные карточки, фотографии, квитанции, членские билеты — все, что было обнаружено в бумажнике, и карты, подобранные в кабине. Впервые Скали встретился с итальянцем-врагом в какой-то иллюзорной близости, и тот, с кем он встретился, был мертв.
Один листок его заинтриговал.
Он был удлиненный, как сложенная полетная карта; возможно, он был подклеен к карте пилота. Похоже было, он служил чем-то вроде бортового журнала. Два столбца: из… в… и даты. 15 июля (стало быть, до мятежа Франко) — Ла-Специя; затем Мелилья — 18, 19, 20; затем Севилья, Саламанка. Сбоку боевые задания: бомбардировка, наблюдение, сопровождение, прикрытие… Наконец, вчерашняя дата: из Сеговии в… В незаполненное место следовало бы вписать: смерть.
Но внизу другим вечным пером и явно несколькими днями раньше крупными буквами — под обоими столбцами сразу — значилось: Толедо; и стояло послезавтрашнее число. Стало быть, в самом ближайшем будущем городу грозит крупная воздушная операция.
Из соседней комнаты доносился голос, кричавший в трубку:
— О недостатках наших боевых сил я знаю кое-что, сеньор президент! Но я ни в коем случае, вы слышите, не введу в личный состав штурмовой гвардии людей, за которых не может поручиться никакая политическая организация!
— А если в один прекрасный день нам нужно будет подавить фашистский мятеж и тут окажется, что штурмовая гвардия разложилась? Я под свою ответственность людей без поручительства не беру. В казарме Ла-Монтанья фалангистов хватало, в госбезопасности их не будет!
С самого начала Скали узнал ожесточенный голос начальника госбезопасности.
— У него внучка в кадисской тюрьме, — сказал кто-то из присутствовавших.
Двери захлопнулись, ничего больше не было слышно. Потом открылась дверь столовой — возвратился все тот же служащий.
— В военной разведке тоже есть бумаги. Майор Гарсиа говорит, эти бумаги имеют большое значение. Что касается тех, которые у вас, он просит, чтобы вы разобрали их — отделили бумаги погибшего пилота от бумаг наблюдателя. Все передадите мне, я сразу же отнесу ему. Отчитаетесь перед полковником Маньеном.
— Здесь много печатного материала и карт, узнать, кому это принадлежит, невозможно…
— Наблюдатель здесь, допросите его.
— Как хотите, — сказал Скали без восторга.
Чувства, которые вызывал у него этот военнопленный, были так же противоречивы, как те, которые он испытал, просматривая бумаги. Но было и любопытство: позавчера один немецкий летчик, самолет которого упал в Сьерре около самого штаба (где находились два министра, прибывших с инспекторским визитом), был приведен туда на допрос. И поскольку он удивился при виде генералов, будучи уверен, что у красных генералов нет, переводчик назвал ему имена присутствовавших. «Дьявол, — буквально завопил немец, — только подумать, я же пять раз пролетал над этой хибарой и не сбросил ни одной бомбы!»
— Секунду, — сказал Скали служащему, — передайте майору, что среди бумаг, которые я просмотрел, есть документ, возможно немаловажный.
Он имел в виду полетный лист, поскольку в графе «дата вылета» было проставлено число, предшествовавшее франкистскому мятежу.
Скали перешел в кабинет, где находился под охраной наблюдатель. Пленный сидел за столом, облокотившись на крытую зеленым сукном столешницу, спиной к двери. Войдя, Скали увидел сначала только фигуру, одновременно и гражданскую, и военную: кожаная куртка и синие брюки; но, услышав скрип открывающейся двери, фашистский летчик встал и обернулся: в его движениях, в худобе длинных рук и ног, в ссутуленной, даже когда он стоял, спине было что-то чахоточно-нервическое.
— Вы ранены? — спросил Скали нейтральным голосом.
— Нет. Контужен.
Скали положил на стол свой револьвер и бумаги, сел, сделал знак выйти обоим охранникам. Теперь фашист оказался напротив Скали. Лицо у пленного было воробьиное — небольшие глаза, вздернутый нос, такие лица часто встречаются среди летчиков; ему придавали некоторую выразительность заметная костистость и стрижка ежиком. Пленный не походил на Хауса, но был того же поля ягода. Почему у него такое ошеломленное выражение? Скали оглянулся: за его спиною под портретом Асаньи виднелась груда серебряной утвари высотою в метр: блюда, тарелки, чайники, мусульманские кувшины для воды и подносы, часы, столовые приборы, вазы, реквизированные в разных местах.
— Что вас удивляет — все это?
Пленный не сразу понял:
— Все это… что именно? Тут?..
Он показал пальцем на сокровища Синдбада:
— О нет!..
Вид у него был загнанный.
Возможно, пленного удивлял сам Скали: внешне он походил на американского комика — не столько лицом, толстогубым и в черепаховых очках, но с правильными чертами, сколько всем обличием: ноги слишком короткие по сравнению с туловищем, из-за чего походка у него была как у Чарли Чаплина, замшевая куртка, совсем не в «красном» духе, и автоматический карандаш за ухом.
— Вот что, — проговорил Скали по-итальянски. — Я не полицейский. Я летчик-доброволец, вызван сюда по вопросам технического характера. Меня попросили отделить ваши бумаги от бумаг вашего… погибшего коллеги. И все.
— О, мне безразлично!
— Направо — то, что принадлежит вам, налево — все остальное.
Наблюдатель принялся раскладывать бумаги в две стопки, почти не глядя на них: он смотрел на блики, которыми электролампочки обрызгивали сверху груду серебра.
— Вы потерпели аварию или были сбиты в бою?
— Мы вели разведку. Нас сбил русский самолет.
Скали пожал плечами.
— К сожалению, их у нас нет. Ничего. Будем надеяться, появятся.
В полетном листе значилась отнюдь не разведка, а бомбардировка. Скали испытывал острейшее чувство превосходства человека, знающего правду, над тем, кто заведомо лжет. Ему, однако же, ничего не было известно о том, какие это двухместные итальянские бомбардировщики появились на испанском фронте. Пускай полиция выясняет! Но он сделал пометку. На стопку справа наблюдатель положил какую-то квитанцию, несколько испанских кредиток, маленькую фотографию. Скали чуть приспустил очки, чтобы рассмотреть получше (он был не близорук, а дальнозорок): то была деталь одной фрески Пьеро делла Франческа[60].
— Это ваше или его?
— Вы же сказали: все мое класть справа.
— Хорошо. Продолжайте.
Пьеро делла Франческа. Скали заглянул в паспорт: студент, Флоренция. Если бы не фашизм, этот юноша мог бы быть его учеником. Вначале Скали подумал, что репродукция принадлежит погибшему, и ощутил смутное сочувствие к нему… В свое время Скали опубликовал самую исчерпывающую работу о фресках Пьеро…
(На прошлой неделе допрос, который вел не представитель госбезопасности, а испанский летчик, вылился в спор по поводу рекордов.)
— Вы спрыгнули с парашютом?
— Самолет не горел. Мы приземлились в поле, вот и все.
— Капотировались?
— Да.
— Потом?
Наблюдатель не отвечал, колебался. Скали заглянул в донесение: пилот выбрался первым, наблюдатель — его собеседник — застрял среди обломков машины. К ним подходил крестьянин, пилот выхватил револьвер. Крестьянин подходил все ближе. Когда крестьянин был в трех шагах, пилот вытащил из левого кармана пачку песет, большие белые купюры по тысяче песет. Крестьянин подошел еще ближе, пилот в это время добавил пачку долларов — видимо, приготовил на всякий случай… — все это левой рукой, в правой он держал револьвер. Когда крестьянин подошел к пилоту так близко, что мог дотронуться до него рукой, он опустил свое охотничье ружье и убил его.
— Ваш товарищ не стал стрелять первым. Почему?
— Не знаю…
Скали думал о двух столбцах полетного листа: полет в сторону цели — полет обратно. Обратный путь указал крестьянин.
— Хорошо. Как поступили вы?
— Я ждал… Тут пришли крестьяне, несколько человек, меня отвели в мэрию, потом переправили сюда. Меня будут судить?
— Чего ради?
— Без суда! — вскричал наблюдатель. — Вы расстреливаете без суда!
То был крик не столько ужаса, сколько убежденности в очевидном: этот юноша с момента аварии думал, что в лучшем случае его расстреляют без суда. Наблюдатель встал; обеими руками он вцепился в спинку стула, словно боясь, что его оттащат силой.
