никем больше не замеченная.
Следовало накопиться критической массе чепуховины, чтобы Мила, наговорив ее кому ни попадя, почувствовала, что уже хорош. И с этого момента чутких гостей начинало тянуть на выход по домам. Разошлись одновременно. Перед этим все молча смотрели, как разгорается вечерний камин, отражаясь – в потрескивающей тишине казалось, в миллионах глаз. Упала полка с кактусами, пока ставили на место, все накололись; под потолком перегорела лампа, все вворачивали новую. Один улыбчивый усач спросил в дверях, кого ему благодарить за этот дивный вечер, и тут же ушел, явно не дожидаясь ответа. Кто-то, совсем напротив, уходить не торопился. К его удивлению, никаких тостов на выходе не было, как собственно, и самих напитков. Приятели ему твердили, что уже пора, все расходятся. Он уклончиво отвечал: «Возможно».
Мила вовсе не собиралась отдавать соседке цветочную вазу, позаимствованную в дополнение к своим к вчерашнему ужину, последовавшего сразу после вчерашнего завтрака, но никто так и не удосужился за весь день принести цветы для соседской вазы. Поэтому Мила пошла и всучила соседскую вазу соседке, как будто соседка ее ей навязала. И сухо распрощалась:
– Пока. Пока, ребятки. Почему такие хмурые?
– Они сегодня учатся считать, – и хотя соседка всего лишь похвасталась своими умными, умеющими считать детьми, а вовсе не приглашала Милу, но та смягчилась: «Хорошо, я зайду на минутку».
На лестнице висели картины. Проходя мимо портрета, Мила спросила:
– Кто такой? Муж?
– Нет, это его дед.
– Красивый дед, сразу видно.
Дети опрокидывали на ковер коробки с кубиками, и Мила не выдержала:
– Погодите, а что если мне немножко поиграть с детьми в кубики?
– Конечно, я как раз не решалась вам предложить.
– Красивые кубики.
– Дети их легко различают, – возразила соседка, скребя ногтем по нацарапанным цифрам.
– Да, но они ведь различаются и по-другому.
– Еще бы! – сказала соседка с настойчивостью.
– Важно не считать уметь, – сказала Мила детям.
– Они умеют считать, – хвалилась соседка. Она была горда. До определенного момента, конечно. То есть уже не была. Потому что моментом этим стало начало и продолжение разговора между Милой и детьми, смысл которого мамаша уловить не могла.
– Важно уметь и брать. Вот, возьмите эти. Важно уметь брать в руки не числа даже, а удивительные образы чисел. Можно поставить так, можно поставить как хочешь.
– Дети, вы забыли?! Два идет после единицы! Милочка, вы сами-то умеете считать? – сказала соседка.
– Может показаться, что между единицей и двойкой нет чисел. И может, так и есть, – дети с интересом наблюдали, что делает Мила, – Но почему за единицей должна следовать двойка? По мне так вполне можно и наоборот. К тому же, единица и сама может решать, за чем ей следовать. А из самой двойки единица может отделиться от другой единицы, и обе могут расстаться навсегда. За кем же из двух следовать той, единственной изначально?
Соседке было уже не до смеха, и она взяла из рук детей кубики, громко шепнув:
– Осторожней, так можно и считать разучиться.
– Бросьте. Вы, наверно, думаете, что и я считать не умею, – сказала Мила соседке.
– Вы? – ответила та робко, – Нет, мне пока об этом ничего не известно.
Соседка одновременно погладила ребенка по затылку, а другой рукой нагнулась и переставила пару кубиков. Детям, которые следили за рассказом Милы, не очень-то понравилось самоуправство над тем, что было рассказано еще в самом начале, и они поставили, как было. Они расставляли кубики, как их научила Мила, не обращая внимания на неверные подсказки матери. В конце концов, та нагнулась к кубикам и все их смешала под носом детей, бормоча себе, что Мила действительно считать-то не умеет.
Самые эмоциональные слова, касающиеся богатства чисел, не могли говорить в этом доме ничего. К числам тут относились пренебрежительно и обращались с ними снисходительно лишь при детях, для которых, как известно, числа и буквы изначально имеют вкус, цвет, запах, а иногда и звук, свой дом, свое лицо, друзей и пр.
– Можно, конечно и по порядку, – утешила детей Мила, – Один, два, три. Потом пять. А в промежутке числа два и два. Созвучно с нирваной. Но только там, на самом деле, отрицание: два не два; ни два, ни два; нирвана. Два – это сомнение. Отрицание начала множественности сознаний, отрицание расщепления единства. Два еще не много, два всё еще сопротивление. Расщепившись по прихоти вселенной чисел и отражений чисел, бесконечности стремятся к слиянию. Несмотря на то, что они сами-то бесконечности. Но бесконечности, обделенные и разлученные. Истинное число всего стремления – Один. Когда нет чисел, и всё в одном.
– А после пяти что? – спросили дети.
– Семь, конечно. Между следующими промежутками количества. Из предыдущих одинаковых чисел. Из предыдущих одинаковых кубиков. Вот в таком ряду, смотрите. А промежутки переливчатые. И чем дальше, тем разноцветнее. И все цвета расщепляются из одного. Вот как цветные тени на стене от этого стекла.
Дети в изумлении разглядывали все чудеса. Под шумок они лишились еще нескольких кубиков в пользу матери. Похоже, удача уходила от них. Оставалось так мало и так безрадостно.
– Сосчитайте хотя бы эти, – соседка уже не выходила из назидательного тона там вверху, на своем стуле, – Видит бог, вам давно пора научиться, – не совсем понятно было, к кому она обращалась.
Снизу Мила ответила, что всем давно пора чему-нибудь научиться – ну хотя бы чему угодно. Соседка всё продолжала твердить, что следовало бы научиться, уже наконец, хотя бы считать. Мила смотрела на своих новых маленьких друзей. Они испуганно вслух начали считать. Без запинки. Мила, подбадривая их, вытягивала губы им в такт. Кто же не умеет считать? «Да я! Она обо мне!» – Мила не могла сдержать улыбку и, отдавшись новому открытию, даже прикрыла глаза. Детки умолкли, засмотревшись на ее колышущиеся ресницы, и она встала одновременно с соседкой. Та, осознав, что ее заставили подняться, тихо напустилась. Когда она говорила, брови ее слегка двигались, губы казались неподвижными.
Мила не чувствовала беспокойства за свои любимые числа (в конце концов, они тысячи лет сами о себе заботились), хотя зрением и слухом, вроде бы, должна была понять угрозу им в этом доме. На всякий малейший случай, она благоразумно перешла в неподвижно-вежливую позу рождения испуга.
Дети смотрели на Милу:
– Мы больше не будем играть в кубики?
– Очевидно, – сказала мать.
– У вас удивительные дети и, вы правы, очень удивительные кубики, – сказала Мила.
– Неужто я так нехорошо говорила о наших кубиках? Я вовсе этого не хотела, и вряд ли так говорила, хотя, знаете,
