вряд ли. В паровой машине очевидна эта движущая сила водного газа, этот дух можно увидеть невооруженным взглядом, когда открываются клапаны. А какой дух движет человеком большой вопрос:
– И, кстати, мало кто знает, что у льва есть не только грива, но и борода. И он ее через день красит в красный. Краска смывается, но он не сдается, он упорно продолжает ее красить.
Горница была уже полна. Кто же тут был? Где-то четыре с половиной десятка чудил. Всё добрейшие люди. Сплошь хитрые краснобаи, умильные и навязчивые. У хозяев не было никакой заботы шевелить их и развлекать. Бросалось в глаза, что ни для кого этот ужин не является торжественным событием. Но это как раз ему, ужину, не в упрек – всюду теплотой разливалась непринужденность. Все были не дураки выпить. И – хотя вовсю накрывались столы и столики, кое-кто, не дожидаясь, уже ногтем проворачивал застежку на буфете. Мебель, сделанная, по-видимому, из более тонкого по цвету дерева, чем мебель в их лабораториях и лекционных аудиториях, как-то особенно красиво отсвечивала в тени. Узкие вазы, казавшиеся тяжелее столиков, на которых они стояли, были пучком переполнены самыми яркими из цветов. Красноватый пол казался теплым, так мягко он светился от окон. На этом полу мог свободно развернуться грузовик. Грузовик с тоннами цветов, разумеется. И тихо выехать в распахнутые в сад стеклянные двери. На стенах нарисованные в картинах люди что-то говорили друг дружке о теплых странах, виноградниках, мраморных колоннах и кличках любимых лошадей. Гости были дружно организованы. Если где-то раздавался радостный крик, ровной колонной все двигались туда. Там становилось душно, они отхлынули в сад. Зачокали шары – всех засосало в тесную бильярдную. На книжных полках никто не видел ни одного незнакомого корешка. Все стаканчики в руках стали липкими. Лёва крикнул, указывая большим пальцем на ближайший столик:
– Мила, возьми чего-нибудь, а то не достанется.
– Не достанется? Чего? Этого? – Мила мельком поморщилась на ближайшую скудную тарелку маленьких бутербродов с одной шпротиной и кругляшком соленого огурца, на дрожащие куски остатков заливного, но сразу поняла: ну конечно, не достанется.
Ее любовник был остервенело влюблен. Во хмелю это могло бы быть заметно и на людях, которые улыбались и с которыми он был едва знаком. Ей приходилось отвлекать Лёву от душевных метаний на проблему естественного вымирания товаров, о которой он мог рассуждать затейливо и с глубоким знанием дела. Лицо его озарялось, когда он доходил до возможности целенаправленного уничтожения целых категорий товаров. Он мог бы обосновать и поголовное их истребление. Когда доходило до поголовного истребления, Мила улыбалась; каждая мелочь в общении, что не влекла к прикосновениям человека к человеку, вселяла в ее сердце дикую надежду.
Где-то громко ржали, по этой примете Мила всегда могла найти мужа среди прочего мужичья. Громко смеяться научила его Мила, чтобы легче было находить его в доме. Те, кто знал их давно, находили, что Давыдов в лице перенял некоторые черты Милы. Кое-кто снял свой галстук и в доказательство приложил его бантом поверх уха Давыдова. Тот опустил глаза, Мила хлопала в ладоши. Миле нравилось это общество, она могла совсем не церемониться. Чтобы отделаться от наскучившего разговора, она могла просто со смехом отойти: «Вы мне надоели!» И чтобы продлить такую короткую радость, на ходу похлопала по плечу другого господина: «И вы тоже!» Тот в недоумении обернулся, но уже никого не было.
Не со всеми было просто. Она не заострила внимания, когда ее по пути кто-то дернул, треснула ткань и чуть ссыпались стразы. Она делала прыжки зайца, путающего следы. Но вот те на, ей как будто в шутку не дали в сутолоке пройти и оттеснили большими туловищами к стене. Кое-кто даже взял за локоть, но тут же получил по руке шлепок от сообщников.
– Вам не скрыться.
– Раз так, давайте поговорим, – отвечала плененная Мила, прижимая за спиной ладони к стене.
– Так вы сдаетесь?
– Что вы хотите от меня? – она пыталась выиграть время.
– Правду. Когда вы уже будете отвечать на приглашения. Сколько их было. Можете захватить и муженька с собой.
– И деда…
– Будете вы говорить или нет? Погодите же! – пленницу грозно и все теснее обступали.
– Когда у нас симпозиум и банкет? – спросили все моргающего в толстых очках.
– Да он не сейчас. Вот в пятницу театр, премьера, – вспомнил приятный бородач с вытертыми блестящими локтями, и все возбужденно загалдели.
– Точно… В пятницу… Театр…
– Не в пятницу, – перебила Мила, – В пятницу ярмарка. И вы все должны быть на площади.
Все оторопели.
– В самом деле, ярмарка совсем из головы вон.
– Вы правы, Мила. Какая тут ярмарка?
– А завтра нам вообще не до ярмарки.
– Как-нибудь в другой раз, Мила, – ее пропускали, тихонько подталкивая в спину.
– Ярмарка? Театр? Шутите?
– Пожалуйста, только не театр.
– Да уж, я лучше на ярмарку.
– А банкет отменили?
Мила не оставила вниманием какого-то тихоню, тот вскочил на ноги, а она уже на ухо шептала, царапая по пиджачному рукаву: «Дома скажите, завелась моль. Всё почикает». Рядом в темном углу кто-то невидимый, на миг освещенный брошенным в угол окурком, тихо всхлипнул, ему в утешение сказали: «Нет! Вы с ума сошли!»
По ходу новых теплых приветствий Миле сунули в руку какую-то железку. Повертев ее, она спросила: «Это что». «Новейший бомбовый взрыватель», – их глаза светились. А ее кулак сжался, как будто ей дали подержать лимонку с выдернутой чекой. Потребовалось еще четыре человека, чтобы уговорить ее разжать белые пальцы.
Один из гостей любил цветы. Он приперся с огромной охапкой. Все это видели. Кто не видел, не верил своим ушам. При жалком появлении этого несчастного было принято молчаливое единогласное решение, что подобное непозволительно. Еще на подходе к крыльцу под тихим взглядом больших глаз ему уже хотелось провалиться сквозь землю. Под общий смех его заставили бросить все на дорогу, прямо под проезжающие колеса. Его мягко похлопывали по спине в знак того, что все уже забыто, и под руки вели в дом. Он был не первый кому хотелось либо расплакаться, либо поубивать всех; ни то, ни другое в этом доме не разрешалось. Из глубины комнат выбегали к окну, они, видимо, ждали от выброшенного под колеса букета что-то вроде салюта из разноцветно подлетающих лепестков.
К дому подъехала еще машина. Курящие на крылечке на секунду чуть поутихли. Женщина! «Еще одна?!» «Помилуй нас грешных». Пользуясь необычной планировкой дома эта прибывшая, видимо, давняя знакомая деда, весь вечер просидела одна в темной нише,
