машину чуть не занесло на встречную полосу. Внутри просторного салона Давыдов мгновенно и легко перевернулся ярко-красными ботинками вверх. Лёва уперся ярко-желтым ботинком в стекло, руками обнимая огромную ногу Давыдова. Того не было видно. «Давыдов, ты в порядке? Где ты? Ответь мне». Наконец тот сказал снизу «порядок». Шофер не снижал скорости, до дома доехали скоро. Шофер никогда не говорил и не глядел ни на кого. По его виду невозможно было сказать, напрягла его ситуация или позабавила. Давыдов с Лёвой отметили, что старушка имела схожие с ним черты характера, а точнее вакуума характера. Или вакуумного характера. И по дороге они присочинили подробности, из которых вытекала не случайность, а как раз преднамеренность старушкиных действий. Это было хладнокровное намерение не убийства даже, это было жертвоприношение. Они были для нее не людьми, а телами на заклание. А потом она спокойно себе пошла поискать кореньев среди городских деревьев. Не оглядываясь и даже не дожидаясь, что там за спиной.
– Вышла на улицу, и на те, пожалуйста. Разве полагается так делать? – Давыдов протянул руку на плечо шофера: – А ты знал? – тот, по-видимому, знал.
– А может, это из-за нас, – предложил Лёва.
– Как это из-за нас?
– Из-за тебя, в первую очередь. А тут еще миллион. Она именно нас выбрала для жертвоприношения. Она увидела это во сне и с улыбкой проснулась сегодня.
Давыдов согласно закивал. Затемнив окна до черноты в салоне машины, они поняли, что старушка в своей убогой сумрачной комнатке тайно творит моленья сатане. Понимать ее замысел им помогали тексты встречных рекламных плакатов по дороге. Салон машины постепенно отделялся своим полумиром от полумира за окнами машины:
– Чары неведомого зла.
– Расправляются черные крылья на фоне бледно-холодного солнца.
– В пустом безмолвии бесконечного пространства страха.
– Ни стона.
– Глухая дрожь мертвенно повисшего тумана великих и ничтожных душ.
– Но это их единственный приют.
– Жалобная пустота копит черные слезы.
– Слезы в миллиардах глаз.
– Покинутое место.
– Холод и пустота.
– Серый свет пустого холода.
– Холод как намек на свет.
– Они забыли даже, где они теперь.
– И вдруг отовсюду раздирающий жалкие слезы ледяной покойный смех.
– Забвение их так тяжело, что когда раздался смех того, кого нельзя забыть, все глаза, тем не менее, удивленно поглядели: «Кто?»
– Смех, которому никто не захочет подражать.
– Смешок, вымораживающий сам источник радости.
– Это наша тишайшая монашка преисподней в этот момент сотворила тихое жертвоприношение своему смешливому господину.
– В ее немом тщедушном невесомом теле сила, мера которой – слабость ближнего.
– Она кроткий черный столб в веющем поземкой песке пустыни до самого горизонта.
– Свою силу она знает, она бессловесна и опасна.
– Она вытерпит непереносимую боль, собственная смерть для нее событие не заметное.
– Она сама не глядя убила, выплеснув муть под машину, и, не глядя даже на дело рук своих, тихо пошла обратно с пустым мятым ведерком в свою лачужку.
– Где целыми днями напролет сидит одна с кривинькой улыбкой.
– Бледный узкий луч забрызганного окошка режет пыльную муть воздуха ее коморки, и пылинки медленно плавают внутри луча.
– И не зримая в затхлом воздухе скука ей не страшна.
– Она при жизни вкушает покой небытия.
– А как ее зовут?
– Ну, скажем, Мальвина.
– Тетка Мальвина.
– Тётя Мотя )
– xD
Миллионы брали не часто. Но брали. На столе же их Мила никогда еще не видела. Она повернулась нетерпеливо. Она читала о миллионе, во многих книжках он был самостоятельным важным предметом, что-то мечтательно-невиданное. Романтический миллион. Почему-то она думала, что он должен испускать слабый свет, которым притягивал бы взгляды. Ну или хотя бы бумажно-бледное дрожание притуманенного воздуха. Но миллион был похож на не совсем аккуратно сдвинутые друг к дружке детские кубики. Она их, прищурившись, слегка поровнее поправила и ничего не почувствовала.
Откуда берется миллион. Спросить толком не у кого. Давыдов и Лёва по этим поводам всегда были осторожны в словах. Что нужно сделать, чтобы на свет появился миллион. Миллион раз нажать кнопку? Написать миллион букв? Стать миллионным посетителем зоопарка? Но, казалось, что если это выяснится, ей будет уже не интересно. Так же, как и увидеть миллион. Хоть это и не был сундук желто-светлого золота, но Мила всё же отметила, что впервые в жизни твердо видит перед собой с полной несомненной определенностью миллион. Такой, бумажный, миллион был годен только, чтобы лежать в чемоданчике. Может, то самое впечатление мог бы произвести только миллион золотом. Надо сказать, что золото в слитках никто из них не видел. Мила пыталась представить, что бы думала о миллионе какая-нибудь другая женщина, сидя у лампы и, кривя брови, штопая носок мужа, который еще не пришел домой с работы. Да, тут нечего скрывать, миллион действительно был ценен ярким интересным быстротечным мгновением, когда Мила в первый раз увидела его. Мгновение потухло, и миллион никогда больше не интересовал ее, после того, как она увидела его однажды, теперь.
Мила заметила, пока рассматривала миллион, что Давыдов и Лёва как-то странно возбуждены и даже переглядываются, чуть давясь смешками, как маленькие пацаны, которые при взрослых еле сдерживаются, чтобы не ржать по своим приколам. У них были кроткие глаза агнцев, сбежавших с жертвенного алтаря. Она без успеха пыталась разгадать, о чем они думают, разгадать какие-то неизбывные, невнятные, но обычные слова, а в такие мгновения лицо ее уже не могло сдержать детской улыбки. Что могло теперь случиться. Вроде ничего плохого, судя по лукавым лицам. С чего вдруг. Мила с улыбкой тоже, но тоже молча, искоса смотрела на них, на этих. Захоти она заговорить, она не знала бы, о чем. Может, это как-то касается вдруг подруги деда и деда. Но тут же улыбнулась: «Враки. Хоть он и старенький».
Давыдов и Лёва считали быстрее машинок. Сверкали в допотолка летнем свете окон их пальцы. Миле доверили пересчитать одну пачку. Тут есть свои хитрости. Например, нужно громко поплевывать на пальцы. Это настоящее искусство. Мила считала свою пачку без всякого интереса или желания. Ей это сразу же наскучило. А вот смотреть, как считают Давыдов и Лёва, было удовольствием. Она чуть вздрагивала, наблюдая мелкие касания их пальцев к банкнотам. Держать деньги в своих пальцах она то ли не хотела, то ли не могла это делать так же, как она видела это в чужих мягких кончиках пальцев. Так ведь и те не были бы так рады считать без присутствия Милы. К счастью для всех, почти всё в доме делалось вместе. Перекладывая считанные и несчитанные брикеты, Давыдов и Лёва время от
