лишь изредка пользовалась дезодорантом. Не то чтобы я ее недолюбливала, просто общего у нас с ней было лишь то, что мы обе сдавали все экзамены на пятерки. Салли предпочитала в обеденное время решать задачки, а вот мне хотелось выкурить сигаретку на заднем дворе вместе с ребятами, которые прощали мне мое умничанье, потому что я умела пускать дым колечками и знала, где достать травку.
Вообще-то, умной я не была. Не такой умной, как Салли. Не обладала высоким IQ, природной гениальностью и не была вундеркиндом, в тринадцать лет поступающим в университет. Просто у меня была хорошая память, я быстро соображала и прилежно училась. Чем усерднее я занималась, тем лучше у меня были результаты, и чем лучше становились мои результаты, тем большего усердия от меня ожидали. И еще более высоких результатов. Я бегала по кругу, пока не наступил день объявления оценок – круглых пятерок, – сопровождавшийся не эйфорией и даже не облегчением, а каким-то сосанием под ложечкой.
– Кембридж у тебя в кармане, – широко улыбался папа, когда вез меня домой.
Я откинулась на спинку сиденья, повернула голову и закрыла глаза, так что окружающий пейзаж проносился мимо лишь вспышками света. В свое время папа провалил вступительные в Кембридж, и эта неудача всю жизнь тяготила его, словно он постоянно таскал на спине мешок с картофелем. Сколько себя помню, я планировала учиться в Кембридже на медицинском. Говорю «я»: по-моему, нетрудно догадаться, чья это была инициатива. Я не то чтобы возражала – надо же чем-то заниматься, и карьера врача меня вполне устраивала. Но порой мне становилось интересно, что бы произошло, если бы я развернулась и заявила: «Знаете что, я хочу поступить в актерское училище». Или: «Я решила следующий год посвятить физическому воспитанию». Вообще-то, мне это нравилось. Факультет спортивной медицины в Университете Лафборо.
Между прочим, летом до дня объявления результатов мне отдохнуть не позволили. Каждое утро я занималась с репетиторами, а днем делала домашние задания. В сентябре это даст тебе большую фору. Родители мои были небогаты, и я понимала, что частные занятия оборачивались для них большими жертвами, однако меня потихоньку начинал точить червячок обиды и раздражения. Они никогда меня не спрашивали: «Ты хочешь заниматься с репетиторами? Учить китайский? Как насчет получить пятерки по шести предметам вместо трех?» Меня ставили перед свершившимся фактом, а родители лопались от гордости и восхищения, добившись для меня очередной дополнительной возможности совершенствования.
– Мистер Франклин говорит, что ты можешь приходить в школу по субботам, утром, – сказал папа осенью, в самом начале шестого класса. – И Салли тоже. Станете готовиться к вступительным собеседованиям.
Мистер Франклин был директором нашей общеобразовательной школы, выпускникам которой, несмотря на превосходные результаты, так никогда и не удалось пробиться в Оксбридж.
– Классно.
Я гадала, можно ли действительно умереть от умственного и нервного истощения и является ли напряжение, накапливающееся у меня в голове, словно сгущающиеся грозовые тучи, реальным или психосоматическим. Размышляла о следующих двух годах учебы, о лете перед поступлением в университет, когда мне, несомненно, суждены дополнительные занятия для подготовки получения аттестата. Я представляла, как череп у меня разлетится на куски, и к каждому кусочку прилепится осколочек знания.
z2 = x2 + iy2.
К черту. Эту. Хрень.
– Собираюсь годик отдохнуть.
Мои родители переглянулись, прежде чем посмотреть на меня.
– Думаю, это не очень хорошая идея, – произнесла мама. – В Кембридже царит невероятная конкуренция, тебя наверняка не примут, если сочтут твои интересы и намерения недостаточно серьезными и мотивированными.
– Полагаю, если приобретется некий профессиональный опыт… – размышлял вслух папа. – Возможно, волонтерская работа в больнице? Я поговорю с…
– Нет! – Ответ прозвучал резче, чем я хотела. – Надо все спланировать. Мечтаю год нормально отдохнуть. Молодежные гостиницы. Путешествия. Знакомства с людьми. Чтение книг не по программе. Я хочу… – К своему ужасу, я закончила надломленным голосом: – Хочу быть нормальной.
Они сказали, что подумают на эту тему, но я уже все решила. Я мечтала побыть на воле. Выпивать, общаться с друзьями, баловаться наркотой, рассекать по клубам… Делать все, чем мои сверстники станут заниматься следующие два года, в то время как мама станет разбрызгивать у меня в спальне специальные масла, «чтобы знания лучше усваивались, пока ты спишь».
Я получила все пятерки, потом мне захотелось сесть в самолет и улететь от родителей как можно дальше. Испытать, что же такое жизнь.
Мне захотелось жить.
Глава семнадцатая
10 часов до Сиднея. Майна
Когда Майк и Франческа спускаются из отсека для отдыха пилотов, они не выглядят так, словно провели шесть часов на узких койках вверху носовой части самолета. Макияж у Франчески безукоризненный, единственное, что свидетельствует о ее сне, – крохотный мятый след от подушки на щеке. Кармела протягивает им два кофе:
– Ваше здоровье!
У Майка Карривика седоватые волосы и голубые глаза, вокруг них появляются морщинки, когда он благодарно улыбается мне. Через несколько минут они с Франческой возьмут на себя управление самолетом, а пилоты Бен и Льюис, которые отработали смену, на шесть часов отправятся спать.
Майк отхлебывает кофе и одобрительно выдыхает:
– Все идет нормально?
– Да, кроме мужчины в кресле 1J, – мрачно отвечает Кармела.
Я отхожу от нее, пока она вводит Майка и Франческу в курс дела, и перемещаюсь к иллюминатору, где на фоне тьмы отражается лишь мое пепельно-серое лицо. Мы где-то над Китаем, на часах примерно девять вечера по Гринвичу, и до восхода солнца на востоке еще несколько часов. Здесь, в салоне, свет убавили, тонко намекнув, чтобы пассажиры отдыхали. Я бросаю взгляд на кресло 1J, где ширма скрывает из виду накрытое одеялом тело Роджера Кирквуда.
Что он делал с фотографией моей дочери?
Кровь леденеет у меня в жилах, в голове мелькают мысли о бандах педофилов, похитителях и торговцах детьми и маньяках. Я вспоминаю его беловато-желтое лицо, распухший язык, и к горлу у меня подступает тошнота.
Может, это он и шприц Софии на борт пронес? Раньше я считала, что шприц намеренно оставили в кухне, чтобы я его обнаружила. Это какая-то дурацкая шутка или же Адам пытался заставить меня почувствовать себя виноватой? А если шприц оказался здесь, потому что может понадобиться Софии?
Потому что планируют забрать и ее.
Я прижимаюсь лбом к стеклу. Франческа и Майк уже в кабине пилотов, Бен и Льюис вводят их в курс полетной обстановки. Мне нужно с кем-то поговорить об этом. Подожду, пока закончится пересменка, а потом надо что-то делать. Необходимо как-то связаться с Адамом и убедиться, что с Софией все в порядке.
Бокал, который Кирквуд держал в руке перед смертью, все так же лежит в кухне. Я поднимаю его и провожу пальцем по внутренней поверхности. На коже остается осадок, но не винный,
