бокала уговорил.
– А вы не видели кого-нибудь… – Я осекаюсь. Если спрошу, видели ли они, как кто-то подсыпал что-то ему в бокал, через несколько минут об этом узнает весь самолет. Нам придется сесть, этим займется полиция, и… Я размышляю о фотографии Софии, о множестве своих отпечатков пальцев на пустом бокале, который завернула в ненужную бумажку, а потом спрятала в шкафчике, и меня бросает в пот.
Каз подается вперед.
– А от чего он умер?
Его отравили.
– Думаю, от инфаркта. Хотелось знать, вы вообще с ним разговаривали?
– Они ведут нездоровый образ жизни, вот в чем проблема, – вздыхает футболист с подчеркнутой самоуверенностью, за которой угадывается персональный повар и тренер по фитнесу в быстром наборе на телефоне.
– Но мы ведь все-таки с ним общались, Джейми. – Жена кладет ему на колено руку, безымянного пальца на которой почти не видно из-за огромного бриллианта. – Он немного разошелся и все хотел тебя угостить.
– Ах да! А я ему типа: бар бесплатный, ни в чем себе не отказывайте.
– А с кем-нибудь еще вы его замечали?
– Была какая-то пара с младенцем, – усмехается Каз. – И, по-моему, какой-то тип, говоривший, что он журналист.
Не знаю, на что я надеялась. На то, что они видели, как кто-то опоил Кирквуда? Тем не менее раздражение мое растет. Я благодарю Кроуфордов и протискиваюсь сквозь штору в заднюю часть салона, осматриваю кресла в поисках женщины-врача, откликнувшейся на призыв Эрика о помощи.
Когда я подхожу к ней, она отрывается от книги и смотрит на меня настороженно.
– Только не говорите мне, что еще кому-то плохо.
– Нет, я… Просто хотелось бы поблагодарить вас за помощь.
Врач краснеет, ей явно неловко от оказываемого внимания.
– Жаль, что было слишком поздно.
Сидящая рядом с врачом женщина подслушивает, но я продолжаю:
– Диспетчеры запрашивают подробности для дальнейшей передачи родственникам, и хотелось бы знать, не могли бы вы сообщить какие-либо подробности. Например, отчего вы решили, что у него случился инфаркт?
– Со слов вашего коллеги и других пассажиров сложилась ясная и четкая картина острой сердечной недостаточности.
– А не могло причиной смерти стать что-либо еще?
– Вы позвали врача, а не патологоанатома. – Она улыбается, голос у нее обманчиво любезный, однако взгляд остается внимательным и жестким. – Вы хотите, чтобы я произвела вскрытие? Может, я разложу тело на вашей сверкающей барной стойке и начну его тыкать палочкой для смешивания коктейлей? – Соседка врача подавляет смешок. Врач смотрит на нее, потом снова переводит взгляд на меня и немного смягчается. – Причин могло быть несколько.
– Например?
Врач вздыхает:
– Послушайте… – Она смотрит на мой бейджик. – Майна. Я сделала все, что смогла, к сожалению, немного, однако… – Врач чуть заметно, но со значением шевелит книгу у себя в руке, и я понимаю намек.
По дороге к кухне меня останавливает пассажир в заднем ряду бизнес-класса. Он щелкает пальцами, не отрывая глаз от телефона. Играет в игрушку вроде бестолкового «тетриса», где скорость увеличивается с каждым новым уровнем.
– Кофе, – произносит он.
Я делаю паузу, прежде чем сказать «конечно», надеясь добиться «пожалуйста», но пауза остается незамеченной. В кухне Эрик и Кармела резко обрывают разговор, и, когда я завариваю для пассажира кофе, у меня создается впечатление, будто я встряла во что-то важное.
Возвращаюсь в салон.
– Ваш кофе, сэр, – улыбаюсь я, ставя чашку на столик, затем стою, словно ожидаю чаевых. Он высокий, с белокурыми волосами и длинным, угловатым лицом, будто его лепили по частям, а потом склеили вместе. – Не надо благодарности.
Мужчина поджимает губы.
– На здоровье, – произношу я, уходя.
В кухне я опять замечаю, что Кармела и Эрик переглядываются.
– Какие-то проблемы?
– Нет, – отвечает Кармела. Эрик усмехается, и я смотрю ему прямо в лицо.
– С кофе все удачно? Ты смогла его сварить? Потому что, похоже, у тебя тренировки маловато.
– Что? – Я слишком сбита с толку, чтобы отреагировать должным образом.
– Мы с Кармелой сделали все. Разнесли еду, напитки, убрались в туалетах. А ты ничем не занимаешься!
– Эрик, не надо, пассажиры услышат. – Кармела озабоченно выглядывает в салон.
– Извини. – Я щиплю себя за переносицу, чувствуя, как на глаза предательски наворачиваются слезы. – Просто устала.
– Мы все…
Я сую руку в карман, рывком достаю фотографию Софии и держу ее дрожащими руками, но не успеваю и рта раскрыть, как Кармела обнимает меня и прижимает к себе.
– Ой, Господи, как ты, вероятно, по ней скучаешь! Она сейчас с папой? Наверняка они веселятся, дочь, скорее всего, и не заметила, что тебя нет рядом. Сама знаешь, какие они.
Из-за плеча Кармелы я вижу, как Эрик закатывает глаза и выходит из кухни. Кармела отпускает меня, берет в руку фотографию и умиленно вздыхает, прежде чем аккуратно свернуть ее и положить обратно мне в карман.
– Хорошо, что дочь всегда с тобой. Пойдем, налью тебе водички, – продолжает она, будто я тоже ребенок. – Тут дело в менопаузе? Мама говорит, что она в рабстве у гормонов.
– Мне всего тридцать четыре!
– Значит, в менопаузе?
– Нет, Кармела, дело не в ней.
– Ладно, побудь тут. Мы сами уберемся в салоне. Завари себе чайку.
Я вижу свое отражение в иллюминаторе, края у него рваные и размытые, и представляю человека около окна класса Софии с прижатой к стеклу камерой. Голова у меня наполняется шумом, но он не лишает меня способности думать.
Я не должна здесь находиться.
Кармела с Эриком убирают в салоне, на подносах громоздятся бокалы и грязные салфетки. Кармела движется вперед и опрокидывает поднос, я быстро подлетаю к ней и отделяю мусор от грязных столовых приборов. Эрик проносит поднос, Кармела спешит еще с одним, я откладываю в сторону столовое белье, когда замечаю торчащий из-под салфетки конверт. Он светло-голубого цвета, как старомодный конверт для авиапочты, на нем чернилами написано одно-единственное слово: «Майна».
– Это что такое? – Я поднимаю конверт с пола.
Мои попытки задобрить Эрика своим участием в уборке салона провалились. Он пристально смотрит на меня:
– Конверт.
– Может, там чаевые, – произносит Кармела.
– За что? – усмехается Эрик.
– От кого? – встревоженно спрашиваю я.
Они пожимают плечами, а Кармела беспомощно разглядывает груду мусора, вынесенную из салона. Конверт мог подбросить кто угодно.
– Наверное, это любовное письмо! – восклицает Кармела. – Если от мужчины в кресле 5F, я позеленею от зависти – он прямо красавчик!
– Если там чаевые, надо поделиться.
Стены корпуса самолета изгибаются вокруг меня, словно хотят раздавить, грудная клетка сжимается. Я отталкиваю Кармелу, мчусь в туалет, запираю дверь и прислоняюсь к ней спиной, прежде чем рывком вскрыть конверт. Внутри лист бумаги, на котором теми же синими чернилами что-то выведено аккуратным почерком.
Я читаю первую строчку, и целый мир разлетается вдребезги:
«Изложенные здесь
