— Гулназар! — вскрикнула в ужасе Сельби, увидев брата среди заморенных, сгорбившихся людей. — Почему он такой? Что они с ним сделали?
Абдулла мог бы сказать… да не может… Не из страха, что дал подписку. Зачем причинять ей лишние страдания?
Крупным планом возникло лицо главного заговорщика — Шамурада Мухаммедова. Тяжело дышащий, с остановившимся тусклым взглядом, обросший бородой человек лишь отдаленно и пугающе напоминал того красивого, импозантного вице-премьера, по которому вздыхали у телевизоров многие зрелые женщины…
Голос Айдогдыева за кадром перечислял его преступления — кража государственных средств, превышение служебных полномочий, участие в международном наркосиндикате, создание штурмовых групп в комитете национальной безопасности и в армии с целью свержения государственной власти… Он предал Великого Яшули, который пытался сделать из него достойного сына и слугу великого туркменского народа.
И тут Шамурад Мухаммедов заговорил.
С экрана.
«Земляки, — сказал он. — Я недостоин называться туркменом и мусульманином. Я — ишак, взбесившийся с жиру, решившийся лягнуть своего хозяина. Если б мои подлые намерения даже увенчались успехом, народ отомстил бы мне, оставив меня на перекрестке семи дорог, забил бы меня камнями до смерти. Я — человек, потерявший разум и все человеческие чувства из-за долгого употребления наркотиков. Мои подельники-подонки — такие же наркоманы».
В зале воцарилась тяжелая тишина. То ли задумались люди о судьбе, которая возносит человека до титула официального преемника Великого Яшули, а затем бросает в тюремную камеру, то ли возникли сомнения в добровольности признания и раскаяния…
Участники высокого собрания один за другим выходили к трибуне и требовали от президента Указа о введении смертной казни. Некоторые заявили, что не сойдут со сцены, пока он не подпишет Указ прямо сейчас, немедленно.
— Смотри Сельби, какой интересный спектакль начинается…
— Прекрати! Люди с ума сошли, смерти требуют, а ты называешь это спектаклем…
— В том-то и дело. Выступление стариков, как ты понимаешь, предусмотрено сценарием. А тут, похоже, явная самодеятельность.
«Дорогие мои, — обратился к залу Великий Яшули. — Вопрос о наказании будет решать суд».
«Суд-пуд, нечего время тянуть! — кричали «дорогие». — Нам достаточно и твоей справедливости!»
«Но я ведь только в прошлом году ввел мораторий на смертную казнь», — возражал Довлетбаши.
«Смерть! Только смерть!» — дали ему отпор из зала.
«Душой наделил человека Аллах, и забрать ее может только Аллах. Не упрашивайте меня…» — возражал Великий Яшули.
«Не бойся, за твои прегрешения перед Аллахом мы ответим, всем народом!» — кричали ему из зала.
— Точно, вышли из сценария! — заключил Абдулла, поворачиваясь к жене.
Сельби не отрывалась от экрана. А там и вправду разворачивалось действо, не предусмотренное планом. Во всяком случае, Великий Яшули пребывал в замешательстве и обратился к муфтию. Тот, по лицу видно, искал выход из положения, ответ, удовлетворяющий обе стороны. Посмотрел в зал, посмотрел на Президента, пожевал губами и, наконец, изрек: «Полномочия, которыми наделил нашего справедливого падишаха великий Аллах, безграничны».
Зал, словно получив новый заряд, стал скандировать: «Смерть! Смерть!»
К краю сцены подскочила Хаджибиби и, простирая руки в зал, закричала: «Забросать камнями! Выдернуть с корнями злое семя! Выкорчевать весь род!»
Зал отозвался ревом: «Смерть! Смерть! Смерть!»
Сельби выключила телевизор и рухнула на диван:
— Как же ты можешь смотреть это?!
В ней еще сильна энергия сопротивления, думал Абдулла, глядя в ее бледное лицо с черными кругами под глазами. И пока противостояние не закончится, пока энергия страха не победит, Сельби вряд ли успокоится.
Он достал два листка с компьютерным текстом и протянул ей.
— Читай.
И ушел на кухню, не в силах смотреть на ее закаменевшее лицо. Каким бы трусом ни был Абдулла, но подписать бумагу тайком от жены — это слишком. Айдогдыев не может требовать от него такого!
Когда вернулся в комнату, встретил твердый взгляд Сельби.
— Сам писал?
— Да что ты говоришь? Думаешь, я способен?!
— Ты же не сказал, где был, — спокойно сказала Сельби. — Не сказал, что с тобой там делали. Может, тебе вкололи какую-нибудь дрянь, которая лишает воли и рассудка. Ты же видел и слышал, что говорил сейчас Шамурад Мухаммедов. Думаешь, по своей воле?
— Дали, чтобы я своей рукой переписал. Айдогдыев ждет…
— Ты ему сказал, что это клевета?
— Сказал. Но мое слово не в счет, им безразлично, что я говорю.
Сельби замолчала. Вновь просмотрела текст.
— Если подпишешь, это поможет Хыдыру?
— Не знаю. А ты как думаешь? Думаешь, поможет?
— Почему ты меня спрашиваешь? Откуда я знаю!? Для судьбы Гулназара эта бумага ничего не значит. Там все решено. Нам надо спасать Хыдыра…
— Выходит, ты согласна, чтобы я подписал?
— Почему ты хочешь, чтобы я все решала?
И Сельби, не выдержав своего спокойствия, зарыдала.
Пока Сельби сама не почувствует, как человека охватывает холод страха и дает покой, на словах объяснять бесполезно. Как ей объяснить, что он, Абдулла, становится верблюдом? Сельби еще сопротивляется. Но со временем, наверно, перестанет и поймет, как приятно чувство равнодушия. На нее обрушилось много горя — арестовали брата, неизвестна судьба сына. Со временем поймет, что не она одна такая, и тогда осознает вековую мудрость или покорность туркмен: «Если такова доля всех, то принимай ее как общий праздник».
19. Новая история
— Вас в списках нет, — сказал капитан в зеленом берете. Площадь перед театром пустынна. Ни души. По периметру расхаживают полицейские и люди в штатском. У входа — солдаты в зеленых беретах. В руках капитана из президентской службы охраны бумажные листки, сколотые скрепкой — список лиц, допускаемых на просмотр.
Абдулла подошел, представился.
Капитан пролистал бумаги:
— Вас в списке нет.
Абдулла ожидал нечто подобное. Первый спектакль — только для Великого Яшули со свитой — руководством республики в полном составе.
Вообще-то слово «спектакль» в эти месяцы никто не употреблял. В туркменском языке оно означает также «игра», включая актерскую игру, а еще хуже — «развлечение», «забава».
Какая может быть игра, тем более развлечение с забавой, когда речь идет о появлении на свет Великого Вождя?
Поэтому слово «спектакль» в театральном обиходе и на будущих афишах заменили словами «новая история».
Абдулла пошел домой.
Повернись его жизнь иначе на каком-то неизвестном перекрестке, он сейчас бы выступал на сцене перед самим Великим Яшули в роли… его отца.
Кто написал «новую историю» — неведомо: правильно сказала Джемал — тут не может быть автора, как нет его у государственного гимна. Что в монологе отца Великого Яшули, никто не знает, кроме актеров, занятых в… спектакле. Ни слова не просочилось, военная тайна, тем более от Абдуллы — человека, которого почти нет.
На другой день с утра в театре царило лихорадочное оживление. Спектакль понравился Великому Яшули! Он два раза прослезился!
Утром десять человек пригласили во дворец на встречу с Президентом. Они первыми получат награды. А следом золотой дождь прольется и на весь театр, на весь коллектив!
И вдруг — сразу после обеда — смех и разговоры смолкли.
Абдуллу отвела в закуток народная артистка Туркмении по прозвищу Телефон. Разумеется, так называли ее за глаза. Она все на свете знала и слышала. А потом честно распространяла по миру, никого не оставляя в неведении. Даже Абдуллу, хотя понимала, что общаться с ним не рекомендуется. Тем более — наедине.
Дородная, со следами былой красоты на лице, она лучилась еле скрываемой радостью.
— Задница! — сказала она. — В наши дни все решает задница! И плохое, и хорошее!
— Что ты несешь? — удивился Абдулла.
— Как ты думаешь, в чем явилась на прием к Президенту твоя желанная? — наслаждалась Телефон. — Ну, угадай с трех раз?
— Откуда мне знать! Ты будешь говорить или нет?
— В джинсах она явилась! Решила задницей повертеть перед Великим Яшули, представляешь?
— Д-да… — только и пробормотал Абдулла.
— Ладно бы просто официальный прием и такой позор. Но тут же совсем другое! Нет, ты подумай: только что Великий Яшули видел на сцене свою мать — обычную туркменскую женщину довоенных лет. Ну, не в парандже, понятно, но все-таки… И тут заявляется к нему во дворец сучка с жопой в джинсах — вот, мол, вам ваша мать! Выгнал! Всех выгнал! И телевидение выгнал. Они снимать должны были, для истории, на всю страну потом показывать. А вслед Великий Яшули сказал: «Видать, образы, которые вы создаете на сцене, на вас самих не оказывают влияния». Всем сказал, обращаясь к Тагану, сказал! Теперь он будет знать, кому давать роли!
