— Трахни меня, — произношу я, — я так завишу от тебя. Просто трахни меня, Кельвин.
Всего несколько мгновений, и он со всей силы вжимает меня в деревянную поверхность лавочки в сауне. Мои глаза до сих пор закрыты. Этот секс — лишь чёрные и белые вспышки, такой поспешный, жёсткий и умопомрачительный. Он прожигает дыры в темноте, которая поглощает меня. Моё тело дрожит от истинного наслаждения, когда я кончаю, и мой разум возносится к небесам, которых я не могу достичь. Никогда не испытывала ничего подобного. Весь мой мир сжимается вокруг Кельвина и мелькает чёрным и белым. Я полностью пытаюсь «впитать» Кельвина в себя, и моя киска сжимается, жадно всасывая его член в себя. Моя опора трещит и ломается подо мной, я начинаю чувствовать невесомость. Глубоко и громко дышу. Моя жизнь испаряется из меня с каждой капелькой пота и влаги, которыми покрыто моё тело.
Слышу его слова: «Блядь, ты в порядке?», — и мои руки крепче сжимаются вокруг него, потому что, если отпущу его, я не знаю, что со мной будет. И именно в этот момент отчётливо понимаю, насколько неизвестность пугает меня. Я чувствую сжимающие пальцы на своей челюсти, и холодный и серый мир понемногу возвращается.
— Кейтлин.
— Я здесь, — произношу я.
Лицо Кельвина исчезает и снова появляется вспышкой света. Не могу перестать моргать. Лежу на холодном кафеле. Делаю глубокий вдох и открываю глаза.
Кельвин сидит на корточках рядом, его глаза внимательно изучают меня.
— Как ты себя чувствуешь?
— Как в сказке. Так прекрасно…
На его лице появляется игривое выражение:
— Это из-за пара. На секунду мне показалось, что ты собралась отключиться подо мной.
Я довольно вздохнула:
— Так себя чувствуют наркоманы, когда им нужна доза?
Он смеётся:
— Вставай.
— Подожди, — я хватаюсь рукой за его бицепс. — Тебе понравилось?
— Что понравилось?
— Ну… Секс. Я всё делаю правильно?
Он смотрит на меня с минуту, а потом уголок его рта дёргается в ухмылке. Кельвин смотрит куда-то вверх и кивает подбородком в том же направлении.
— А ты как думаешь? Мы воспользовались единственным способом, чтобы превратить эту сауну в материал для бумажной фабрики.
— Она сломана?
— Дерево раскололось. Как ты могла этого не почувствовать? — я густо краснею и сажусь, держась за его тело как за опору, пока мир не перестаёт вращаться вокруг меня. — Тебя унесло дальше, чем я предполагал, — произносит он. — Может, мне тебя понести?
— Я в порядке, — трясу головой и быстро добавляю, — спасибо.
— Тебе нужно принять душ и поесть. Расслабься. Хватит с тебя возбуждения на сегодня.
Моё тело всегда меня предаёт. Я киваю, но подбородок дрожит от подступающих слёз, когда он кивает мне.
— Что? — спрашивает он.
— Куда ты собираешься?
— Никуда.
— Ты поужинаешь со мной?
В его прищуренных глазах я читаю тревогу:
— А что?
— Я слишком много остаюсь одна.
Кельвин берёт меня за руку и поднимает на ноги:
— Идём со мной.
Мы забираем полотенца, и я следую за ним через поместье. В моей ванной Кельвин снимает с меня полотенце и включает воду в душе. Он пробует воду рукой и смотрит на меня.
— Зачем ты прикрываешься?
— Не привыкла быть голой перед посторонними, — отвечаю я.
— Никогда не была?
— Нет.
Его брови взлетают вверх, словно говоря мне, что он не верит. Кельвин убирает руку из-под струи воды и придерживает дверцу кабинки:
— Забирайся внутрь.
Я не свожу с него взгляда, но переступаю бортик душевой кабинки. Он стоит перед дверью, глядя на меня в тот момент, когда тёплая вода льётся на мои волосы и щёки. Ресницы дрожат, но я не хочу моргать. Позволяю рукам просто свисать по бокам. Кельвин неподвижен, но костяшки его пальцев белеют, когда он сжимает ручку двери. В итоге он трясёт головой, вздыхает и развязывает собственное полотенце на талии.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я.
Он отшвыривает его на пол:
— Мне ведь тоже не помешало бы принять душ, — отвечает он, переступая бортик кабинки. — Это можно сделать и здесь.
Я стою неподвижно, не зная, как реагировать на такое поведение. Он тянется за шампунем, находящимся за мной, но не успевает его открыть, потому что я кладу свою руку поверх его.
— Можно мне? — произношу я.
Крышечка скрипит, когда открывается пузырёк. Я не свожу с него глаз. В ожидании реакции Кельвина я выдавливаю немного шампуня себе в руку. Он слегка наклоняется, когда я тянусь вверх к его голове. Мне приходится подойти ближе, наши тела прикасаются друг к другу. Мои руки скользят по его волосам. С губ срывается вздох. Зарыться пальцами в его волосы подобно эйфории. Кельвин закрывает глаза, когда я начинаю массировать его голову, втирая шампунь. Кто бы мог предположить, что он обнимет меня за талию, притягивая в свои объятья. Его лоб прикасается к моему, пока я работаю пальцами.
Мне интересно, заботился ли кто-нибудь об этом мужчине? Не так, как это делает его персонал. Заботился ли кто-нибудь о его душе? Впервые с момента моего появления в этом поместье я ставлю существование его демонов под вопрос. Кто поселил их в нём? Знает ли он что-нибудь ещё? Можно ли его исправить, и хочет ли он этого? Я скольжу руками вниз к его шее, продолжая массировать и позволяя пальцам бродить по его плечам и бицепсам. Мышцы Кельвина выкованы из чистой стали, и мои пальцы болят от желания прикоснуться и изучить его тело. Боль — это хорошо. Она нужна ему. Я чувствую это по тому, как его руки сжимаются вокруг меня, и Кельвин вздыхает в мои волосы. Наконец он откидывает голову назад. Я пытаюсь прочесть слова в его глазах, но мне не приходится долго ждать. Он сам произносит их.
— Спасибо, — отвечает Кельвин, касаясь большим пальцем уголка моего рта. — Я вернусь к ужину. Мы поедим в твоей комнате.
Его руки ускользают из-под моих, оставляя меня мокнуть в одиночестве. Я знаю, что вопросы приведут лишь к сгущению мрака в его душе, который так опасен для меня. Но внутри меня растёт дикий голод. Не знаю, хотела ли я кого-нибудь так сильно за всю мою жизнь, как в последние месяцы хочу Кельвина.
Я не могу долго думать о том, что он уйдёт. В конце концов, или я, или он. Если я попытаюсь обуздать его демонов, это будет стоить мне жизни. Или хуже. Я останусь здесь пленницей навечно.
ГЛАВА 26.
Кейтлин.
Прикосновения влажной кожи Кельвина до сих пор горят на моём теле, даже после того, как он покинул комнату. За окном темнеет, хотя солнце и так рано садится в эти дни. Я переодеваюсь в пижаму и решаю поспать до возвращения Кельвина. Через несколько часов просыпаюсь и резко сажусь на кровати, потому что он стоит в моей комнате. Первыми я замечаю его тёмно-синие спортивные штаны на шнурке, которые подчёркивают каждую накачанную мышцу ниже талии. Белая футболка скрывает грудь и плечи. Чтобы отвлечься, слежу за его передвижениями. В течение дня я не заметила, чтобы то, что Норман вколол ему, как-то повлияло на поведение Кельвина. И теперь он даже кажется умиротворённым.
— Эй, — произносит он, поднимая на меня глаза. — Тебе уже легче?
Я киваю, и он двигает ко мне кофейный столик на колёсиках.
— Ты сам это сделал?
— Ага. Паста с сыром.
— А где Норман?
— А что не так? Думаешь, я не способен подать еду? — его тон так и дразнит мою улыбку. — Знаю, что это не фуа-гра (прим.: специальным образом приготовленная печень откормленного гуся или утки), — продолжает он, беря два бокала со столика, — но вино хорошее.
— Что это такое? — спрашиваю я.
— Фуа-гра? — он поднимает глаза вверх и кивает головой. — Ничего. Не обращай внимания.
Я наблюдаю за тем, как он двигается, и это пробуждает во мне интригу. На моём столике лежит фотоаппарат. Беру его и направляю объектив на Кельвина. Настраиваю камеру и убеждаюсь, что захватила в кадр обе тарелки и руку Кельвина, укладывающего салфетку с моей стороны. Я держу фотоаппарат, а потом опускаю его, улыбнувшись сама себе.
— Почему ты не сделала снимок? — спрашивает он.
— Мне это не нужно. Иногда мне просто нравится ловить кадры.
— В этом нет смысла.
— Не хочу тратить плёнку. Я снимаю только те моменты, без которых не смогу прожить.
Его брови мгновенно взлетают вверх:
— Ты ведь знаешь, что я куплю тебе столько плёнки, сколько понадобится.
Я пожимаю плечами и кладу камеру на стол. Верчу свою вилку в руках и жду, когда он заговорит.
— Кейтлин?
Поднимаю глаза на него:
— Да?
— Ты думаешь, я заберу плёнку за твоё плохое поведение?
Проклинаю себя за то, что натолкнула его на эту мысль, и желаю вернуть момент и просто сделать фото.
— Нет, — говорю я, не подумав. — Мне просто не нравится тратить её.
— Как долго ты это делаешь?
— Фотографирую? Всю жизнь. Даже в детстве я…
— Нет. Бережёшь плёнку.
— А. Несколько недель, кажется.
Он смотрит на окно.
— Понятно.
