— У нас хвост, — спокойно отвечает мне водитель, — надо от него оторваться.
В сумочке вибрирует телефон, и я его выхватываю дрожащей рукой.
— Вита! — орет Артур. — Куда тебя везут?! Тебя похитили?! Мне, что, приставить к тебе охрану?!
— К Кабанову везут! — рявкаю я и хватаюсь на очередном повороте.
— Зачем?!
— Вот у него и спроси! — повышаю голос. — И это твои за нами гонятся?! Отзови их! Я же боюсь большой скорости, а эти двое только рады погоне!
Гудки, и машина сбавляет скорость. Водитель самодовольно хмыкает:
— Оторвались.
Я в ответ закатываю глаза. Мужики реально с другой планеты, и мозги у них совсем иначе работают. Через пять минут Артуру перезванивает и рычит в трубку:
— Это что еще за фокусы?!
— В каком смысле? — массирую переносицу.
— Это мой ребенок, Вита, — глухо урчит. — Мой!
— очень даже не факт, — едва сдерживаю смешок.
Гнетущее молчание, и я наслаждаюсь недоумением Артура.
— Так у тебя… с ним что-то было? — сдавленно интересуется он через минуту тишины.
— С кем конкретно?
Опять тишина, а закусываю губы, чтобы не сорваться на гогот. Давай, посиди на измене. Вдруг твои люди проморгали множество мужиков и наши тайные страстные встречи в подворотнях.
— Не дразни меня, Вита.
— Да в мыслях не было, — цокаю я.
— И это ничего не меняет.
— Да ты что? Будешь воспитывать чужого ребенка? — хмыкаю я.
— Буду, — зло шипит в ответ.
— И отвоюешь у меня у бандитов?
— Мы не бандиты, — недовольно вздыхают верзилы Кабанова.
— Пойдешь против Кабанова Старшего? — язвительно интересуюсь я. — Выйдешь на тропу войны?
— Выйду, Витаминка, — отвечает сердитым шепотом. — А Кабанова Младшего закопаю. Живьем. Ты — моя женщина, твой ребенок — мой.
От тихих, как шелест, слов Артура сердце замирает, перехватывает дыхание и теплые мурашки бегут по позвоночнику, но в ответ я усмехаюсь:
— Это отличный повод оставить меня в покое.
— Только после моей смерти, а планирую дожить до глубокой старости, Вита.
— Да вот только я с вами вряд ли долго протяну, — откидываюсь назад.
— Ты теперь мне угрожаешь? — мягко и бархатно смеется Артур.
— Слушай, может, мы останемся друзьями? — рассматриваю ногти. — Будем дружить до глубокой старости, а?
Всё, я не чувствую злости на Артура. Моя ревность и обида, что была топливом для гнева все эти месяцы, сгорело без остатка. На той стороне дышит и молчит человек, с которым я прожила одиннадцать лет, и эти одиннадцать лет я не выкину из жизни, как обертки от лимонных леденцов.
— Я не хочу быть тебе другом, Вита. И не смогу с тобой дружить, потому что для этого мне надо сделать лоботомию, кастрировать и оформить амнезию, — глухо отзывается Артур.
— Я намекну об этом Роману Емельяновичу, — усмехаюсь, — особенно мне понравился вариант про кастрировать. Вырезать бы у тебя там все подчистую.
Верзилы Кабанова с изумлением и страхом переглядываются.
— У меня останутся пальцы и язык, — понижает голос до глубокой хрипотцы. — Я найду, как тебя порадовать.
Несколько секунд ошарашенно хлопаю глазами. К щекам приливает румянец смущения, и зло сбрасываю звонок.
— Мерзавец! — шепчу я. — Тогда тебе и пальцы отрубят!
Мои “похитители” опять переглядываются, медленно моргают и в мрачном молчании смотрят на дорогу.
— Надеюсь, до всего этого не дойдет, — наконец говорит водитель. — А если дойдет, то я, пожалуй, уволюсь.
Глава 45. Это какой-то дурдом
— С вами мои люди были вежливыми и обходительными? — спрашивает с милой улыбкой Роман Емельянович.
Вот вроде фамилия Кабанов и кличка Кабан, только он совершенно не похож на кабана. От слова совсем. Он походит на жуткого грифа, чей черный и внимательный взгляд пробирает до печенок. Тощий, весь какой-то нескладный и с хищным лицом, которое украшено густыми бровями и глубокой морщиной на переносице. Дорогой костюм немного скрадывает его угловатость.
— Да, вполне, — слабо улыбаюсь.
— Не матюкались? — спрашивает Анастасия, супруга Кабанова.
Абсолютная противоположность мужа — лицо мягкое, розовощекое, густые пшеничные волосы и россыпь милых конопушек на носу и скулах. Лишь в уголках заметны тонкие морщинки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нет, не матюкались.
— Это хорошо, — Анастасия улыбается, — терпеть не могу мат. Можно обойтись и без него.
— А я вот не соглашусь, — перевожу взгляд с нее на Романа Емельяновича, — в моей жизни сейчас такое происходит, что очень тяжело обойтись одного емкого матерного слова.
— Обойдемся без него, — он скалится в улыбке, — если я сдержался на ужине, на котором мой сын в очередной раз решил подергать меня за усы, то и вы удержитесь.
Мы сидим в гостиной, которая впечатляет количеством позолоты, хрусталя, мрамора, парчи. Короче, тут так роскошно, что аж в глазах рябит от всей красоты.
Я сижу на софе, а супружеская чета Кабановых заняли два кресла перед низеньким столиком.
— И так… — начинает Роман Емельянович, а я его перебиваю:
— Это не ваш внук.
Секундное молчание, и Анастасия смеется:
— Мы ждали такой ответ.
— Нет, я серьезно, — нервно приглаживаю юбку на коленях.
— Я понимаю, — Анастасия делает глоток чая из фарфоровой чашечки, — Илья не кажется серьезным мальчиком и, возможно, вы не хотели его обременять. Вероятно, вас смущает разница в возрасте.
— Да нет же…
— А вот меня смущает, — строго отзывается Анастасия, — однако…
— Мой сын должен понести ответственность за ребенка, которого настрогал, — шипит Роман Емельянович.
— Да не было между нами ничего! — гневно цокаю я. — И где он сам?!
— Да тут я, — раздается недовольный голос Ильи. — Вечер в хату…
— Илья! — Анастасия раздувает ноздри.
Оглядываюсь. Вальяжной походкой вплывает в гостиную. Белый джемпер крупной вязки с высоким горлом, потертые джинсы, тяжелые ботинки и короткая горчичная дубленка. Мельком смотрит на меня и, сволочь вихрастая, не здоровается.
— Привет, ма, — наклоняется к Анастасии, целует в щеку, бросает колючий взгляд на недовольного отца и плюхается рядом со мной, широко расставив ноги. Окидывает меня недружелюбным взором и резюмирует:
— Хорошо выглядишь. Только бледная чуток.
Воцаряется гнетущее молчание, которое давит во мне надежду выйти сухой из воды.
— Скажи, — цежу я сквозь зубы, — что у нас с тобой ничего не было, — вымученно улыбаюсь молчаливому Роману Емельяновичу.
— Было или не было, — Илья хмыкает, — уже не имеет значения. Воронцова всем разнесла, что я буду отцом, — обращает на меня свой снисходительный лик, — и что именно я стал причиной развода Арасова Артура Борисовича с его прелестной женой. Она всем кому могла, позвонила, поревела, прокляла меня и тебя, пожелала нашему сыну родится калекой и умственно отсталым.
Да прошло-то всего чуть более суток, а меня уже записали в шлюху, которая мужу изменила с юнцом?
— Это не наш сын…
— Думаешь, будет дочка? — Илья удивленно вскидывает бровь.
Нет больше того надоедливого и смешливого парнишки. Через его конопушки и мягкие черты лица проступает жесткий отец.
— Верни обычного Илью, — хмурюсь я. — И объясни родителям, что произошло лишь недоразумение.
— Ты мне сердце вырвала, и это для тебя недоразумение? — в глазах Ильи пробегает темная тень.
— Прекрати, — рычу я. — Я тебе не вырывала сердце.
— Я думаю, что будет девочка, — тихо отзывается Анастасия, а когда я перевожу на нее загнанный взгляд, то улыбается, — я тоже первую девочку родила, а Илья весь в отца…
— И как мне тут без мата обойтись? — в отчаянии шепчу я.
И я хочу не только поругаться, но и перевернуть, например, столик и побить посуду. Почему моя жизнь не может быть простой и легкой? Почему приличная женщина, которая решила тихо и мирно развестись с неверным мужем, оказалась в глазах других потаскухой, которая любит мужчин помоложе?
— Можно просто помолчать, — Роман Емельянович вздыхает. — Когда я молчу, то это значит, что я обкладываю всех отборной нецензурной речью.
