и интеллектуальную свободу? Судите сами; прочтите для начала несколько ее романов: «Дочь герцога», «Диана Трелони», «Гарри Джослин»; затем — биографии Шеридана и Сервантеса[214], творцов Флоренции и Рима; а в заключение погрузитесь в бесчисленные статьи пожелтевших газет, разные очерки, которые она публиковала в литературных изданиях. По окончании исследуйте состояние своего ума и спросите себя, привело ли это чтение к уважению бескорыстной культуры и интеллектуальной свободы. Разве оно, напротив, не запятнало ваш рассудок, не расстроило воображение и не заставило сожалеть о том, что миссис Олифант торговала своими выдающимися способностями, своей культурой и интеллектуальной свободой, дабы заработать на жизнь и воспитать детей?{82} Принимая по внимание ущерб, который бедность наносит разуму и телу, а также необходимость кормить, одевать и воспитывать своих детей, мы неизбежно будем аплодировать ее выбору и восхищаться мужеством тех, кто поступил так же. В этом случае мы можем избавить себя от необходимости обращаться к таким людям с призывами, ибо они способны защитить бескорыстную культуру и интеллектуальную свободу не больше, чем сама миссис Олифант. Просить их подписать ваш манифест — все равно что требовать от трактирщика трезвости. Сам он, конечно, может вообще не пить, но, поскольку благополучие жены и детей зависит от его заработков, он вынужден торговать пивом, а его подпись под манифестом не будет иметь никакой ценности для трезвости в целом, потому как, подписав бумагу, он тут же вернется к прилавку и продолжит наливать своим клиентам. Таким образом, подпись дочерей образованных мужчин, вынужденных зарабатывать на жизнь чтением и письмом, под вашим манифестом не представляет ценности для бескорыстной культуры и интеллектуальной свободы, поскольку, подписав его, они тут же вернутся к столу и продолжат писать свои книги, лекции и статьи, продавая тем самым культуру и интеллектуальную свободу в рабство. Как выражение собственного мнения подпись имеет значение, но, если вы хотите получить настоящую помощь, вам придется сформулировать свою просьбу иначе и просить их взять на себя обязательства не писать ничего, что отрицает культуру, и не подписывать контракты, нарушающие интеллектуальную свободу. Почерпнутый в биографии ответ на это будет коротким, но исчерпывающим:
«Мне перестать зарабатывать себе на жизнь?» Таким образом, сэр, понятно, что мы должны обратиться только к тем дочерям образованных мужчин, у которых достаточно средств к существованию. К ним мы могли бы обратиться именно так:
«Дочери образованных мужчин, которым есть на что жить…» Но голос наш опять дрожит, а мольба вновь растворяется в многоточии. Ибо сколько вообще таких дочерей? Дерзнем ли мы предположить на глазах у Уитакера, перед законами о собственности и газетными публикациями о завещаниях, что 1000, 500 или хотя бы 250 женщин откликнутся на просьбу? Как бы то ни было, оставим подсчеты и продолжим:
«Дочери образованных мужчин, которым есть на что жить, с удовольствием читающие и пишущие на родном языке, можете ли вы подписать манифест этого джентльмена и сдержать данные обещания?»
Тогда они, если, конечно, согласятся выслушать, могут попросить нас уточнить, но не определение культуры и интеллектуальной свободы, на это у них есть книги и досуг, а что же имеет в виду этот джентльмен под «бескорыстной» культурой и как защитить ее и интеллектуальную свободу на практике? Теперь, поскольку они дочери, а не сыновья, мы можем напомнить один комплимент, который сделал им великий историк. «Поведение Мэри, — говорит Маколей, — являлось поразительным примером того совершенного бескорыстия и самоотверженности, на которые мужчина, по-видимому, не способен, в отличие от некоторых женщин»{83}. Когда вы просите об одолжении, комплименты лишними не бывают. Далее обратимся к тому, что издавна почитается в частном доме, — к традиции целомудрия. «В течение многих веков, мадам, считалось гнусным торговать своим телом без любви, а правильным — отдать его мужу. Согласитесь, что столь же неправильно и торговать своим умом без любви, нужно с любовью отдаваться искусству». «Что значит, — спросит она, — торговать умом без любви?» «Попросту говоря, — ответим мы, — ради денег писать по приказу другого то, что вы не хотите. Но торговать мозгами даже хуже, чем телом, потому как после очередной сделки проститутка заботится о последствиях. При этом бледные, порочные и больные ученики того, кто торгует умом, выпускаются в мир, дабы развращать и заражать своей болезнью других людей. Поэтому мы просим вас, мадам, не изменять своему мозгу, ведь это куда более тяжкое преступление». «Измена мозгу, — уточнит она, — означает писать то, что я не хочу, ради денег? Получается, вы просите меня отказаться от издателей, редакторов, литературных агентов и вообще всех, кто подкупает меня, дабы я писала или говорила то, что не хочу?» «Именно так, мадам. И, если кто-то предложит сделку, возмутитесь и разоблачите их, как вы бы сделали и с теми, кто захотел купить ваше тело — ради себя и других. Кроме того, обратите внимание, что, согласно словарю, „изменять[215]“ означает также „фальсифицировать“ или „портить примесями“ состав. И не только деньги являются грязным компонентом, но также — реклама и публичность. Таким образом, культуру, смешанную с деньгами и рекламой, нужно считать суррогатом. Мы призываем вас отречься от всего этого: не выступать на публике, не читать лекций, не позволять кому-либо раскрывать ваше лицо или подробности личной жизни, короче говоря, — избегать любых форм интеллектуальной проституции, которые столь коварно навязывают сутенеры и пособники торговли мозгами. Не вешайте на себя никакие побрякушки и ярлыки, которыми маркируют и рекламируют мозги: медали, звания, ученые степени, — мы просим вас полностью отказаться от этих знаков продажной культуры и порабощенной интеллектуальной свободы».
Услышав это, пусть и несовершенное, определение того, что значит не только подписание вашего манифеста в поддержку культуры и интеллектуальной свободы, но и применение его на практике, даже те дочери образованных мужчин, которым есть на что жить, сочтут условия невыполнимыми. Ибо они ведут не только к потере денег и славы, но также к существенному осуждению и насмешкам. Каждая из дочерей, вероятно, станет мишенью для тех, кто держит слуг или зарабатывает на торговле мозгами. А что взамен? Лишь «защита культуры и интеллектуальной свободы», выражаясь абстрактными формулировками вашего манифеста, к тому же не своим мнением, а деятельностью.
Поскольку условия сложны и нет лидера, которого они бы стали слушать и уважать, давайте подумаем, есть ли еще какой-нибудь способ их убедить. Кажется, остались только фотографии мертвых тел и разрушенных зданий. Можно ли выявить связь между снимками, продажной культурой и интеллектуальным рабством и наглядно показать, что одно влечет за собой другое,
