и можете, не опасаясь огласки и ее последствий, рассказывать правду творческим людям о картинах, музыке и книгах, не боясь повредить ожидаемым продажам или задеть их невероятное тщеславие{85}
. Так, например, Бен Джонсон[216]
критиковал Шекспира[217]
в „Русалке“[218]
, однако нет никаких оснований полагать, и Гамлет[219]
тому свидетель, что литература хоть как-то из-за этого пострадала. Разве не частные лица обычно лучшие критики, и не стоит ли даже одно замечание того, чтобы быть высказанным. Таковы некоторые активные способы, которыми вы, как писатель на своем родном языке, можете реализовывать свое мнение на практике. Однако, если вы, пассивный читатель, а не автор, то вы должны использовать и соответствующие методы защиты культуры и интеллектуальной свободы». «Какие, например?» — спросит она
. «Воздержание, разумеется. Не подписываться на газеты, которые поощряют интеллектуальное рабство, не посещать лекции, торгующие культурой — ведь мы согласились, что писать по указке другого человека то, что вы не хотите, значит быть в рабстве, а смешивать культуру с деньгами и рекламой — значит торговать ей. Этими активными и пассивными способами в ваших силах разорвать порочный круг и перестать водить хороводы вокруг ядовитого дерева интеллектуального блуда. Цепь падет, и пленники будут свободны — ибо кто может сомневаться, что, если бы авторы имели возможность писать то, что им нравится, они сочли бы это занятие настолько приятным, что отказались бы работать на каких-либо иных условиях. А если бы и читатели получили возможность наслаждаться такой литературой, они обнаружили бы ее настолько более питательной, чем то, что пишется за деньги, что впредь отказались бы от суррогата. Именно так нынешние рабы, которых заставляют усердно работать, складывая слова в книги и статьи, как древние складывали камни в пирамиды, стряхнут кандалы со своих запястий и бросят этот тошнотворный труд. А „культура“ — этот бесформенный комок, спеленатый нынче в неискренность, издающий полуправду из своих робких уст, подслащивающий и разбавляющий свое послание тем сахаром или водой, что служат для увеличения славы писателя или кошелька его хозяина, — культура вернет себе форму и станет, как уверяют Мильтон, Китс[220]
и другие великие писатели, сильной, смелой и свободной. А сейчас, мадам, при одном только упоминании о культуре болит голова, закрываются глаза, захлопываются двери и воздух сгущается; мы сидим в аудитории, пропитанной запахом старых печатных изданий, внимая джентльмену, который каждую среду и воскресенье вынужден читать лекции о Мильтоне и Китсе, пока в саду цветет и раскачивается на ветру сирень, а чайки, кружась и пикируя, своим диким криком, почти хохотом, намекают, что эту тухлую рыбу лучше бросить им. Такова наша просьба, мадам, и таковы причины настаивать на своем. Не просто подпишите этот манифест в пользу культуры и интеллектуальной свободы, а, по крайней мере, попытайтесь воплотить свои обещания в жизнь».
Прислушаются ли к этой просьбе дочери образованных мужчин, у которых достаточно средств, чтобы жить, читать и писать на родном языке, мы, сэр, сказать не можем. Но если культуру и интеллектуальную свободу нужно защитить не только своим мнением, но и реальными действиями, это и есть наш путь. Нелегкий, это правда. Тем не менее, есть основания полагать, что для дочерей он легче, нежели для их братьев, в отличие от которых они, сами к тому не стремясь, стали невосприимчивы к лишениям. Как мы уже сказали, защита культуры и интеллектуальной свободы ведет к насмешкам и целомудрию, потере известности и нищете. Но эти учителя дочерям уже знакомы. Кроме того, Уитакер со своими фактами всегда готов им помочь, ведь он доказывает, что все плоды профессиональной культуры, такие как директорство художественных галерей и музеев, профессорство, лекторство и редакторство, по-прежнему вне досягаемости. Дочери должны иметь возможность смотреть на культуру более бескорыстным взглядом, чем их братья, но ни в коем случае не утверждать, как это делает Маколей, что сами они более бескорыстны от природы. Таким образом, опираясь на подлинные традиции и факты, мы имеем не только некоторое право просить их помочь нам разорвать порочный круг продажной культуры, но и надежду, что, если такие люди существуют, они нам помогут. Что касается вашего манифеста, мы подпишем его, только если сможем выполнить все условия.
Теперь, попытавшись понять, что значит защищать культуру и интеллектуальную свободу и как тем самым помочь вам предотвратить войну, рассмотрим следующую неизбежную просьбу — пожертвовать фондам вашего общества денег. Вы, как и все почетные казначеи, нуждаетесь в средствах, а следовательно, мы можем уточнить, на что они будут потрачены, поторговаться или выставить условия. Каковы же цели вашего общества? Предотвратить войну, разумеется. Как именно? В широком смысле слова — защищая права личности, выступая против диктатуры и обеспечивая демократические идеалы равных возможностей для всех. Вы утверждаете, что именно так «можно достичь прочного мира во всем мире». В таком случае, сэр, нет нужды торговаться или спорить. Если таковы ваши цели и вы, несомненно, сделаете все возможное чтобы достичь их, гинея ваша — забирайте. Отдаем просто так, задаром — в подарок.
Но слово «задаром» употребляется слишком часто и значит уже так мало, что было бы неплохо подробно и педантично разъяснить его смысл в данном контексте. Здесь мы имеем в виду, что взамен не нужно никаких прав и привилегий. Дарительница не просит вас принять ее в священники Англиканской церкви, или на фондовую биржу, или на дипломатическую службу. Дающий не желает быть «англичанином» на тех же условиях, на каких являетесь им вы. Даритель не претендует на ответные подарки в виде профессий, почестей, на звания или медали, на должности профессора или лектора; не претендует на членство в каком-либо обществе, комитете или совете. Подарок свободен от подобных условий, поскольку одно право, имеющее первостепенное значение для всех людей, уже завоевано. Вы не можете отнять у нее право зарабатывать на жизнь. Итак, впервые в истории Англии дочь образованного мужчины способна дать своему брату одну заработанную гинею в ответ на его просьбу, ничего не прося взамен. Это бесплатный подарок, отданный без страха, лести или условий. И это, сэр, настолько знаменательное событие в истории цивилизации, что его, видимо, надо отпраздновать. Но давайте покончим со старыми церемониями, вроде тех, когда Лорд-мэр[221] в сопровождении черепах[222] и шерифов[223] девять раз стучит булавой по камню, а архиепископ Кентерберийский[224] в полном каноническом одеянии произносит молитву. Давайте придумаем новую церемонию для нашего случая. Что может быть более подходящим для этого, чем уничтожить
