украинская речь, слышалась украинская музыка, гости-украинцы нередко появлялись в национальных костюмах, что в Петербурге смело могло сойти за демонстрацию.
Захаживали сюда и поляки. Приятель Шевченко Эдвард Желиговский — поэт, писавший под псевдонимом Антоний Соші, редактор «Слова» и других изданий Иосафата Огрызко, служил как бы связующим звеном между украинским и польским землячествами.
Сам Карташевский ничего из себя не представлял. О нем говорили, что он умеет только самостоятельно улыбаться. В семье главенствовала энергичная и властная Варвара Яковлевна, которую друзья называли «башибузуком». Она была красива, остроумна, начитанна и даже такой человек, как Тургенев, дорожил ее мнением.
Дочь черниговского помещика Я. Г. Макарова и племянница украинского историка Н. А. Маркевича, Варвара Яковлевна через мужа породнилась с семьей Аксаковых. Завязавшиеся еще на Украине литературные знакомства расширились в Петербурге при содействии ее брата, Николая Яковлевича Макарова, преуспевающего чиновника и третьестепенного литератора, принимавшего близкое участие в делах «громады».
Украинские интеллигенты собирались еще и в Валабинской гостинице у Костомарова (нынешний адрес — Садовая, 18) и в салоне графа Федора Петровича Толстого, известного скульптора-медальера, вице-президента Академии художеств. Он любил Шевченко и всячески ему покровительствовал. Тарас Григорьевич всегда был желанным гостем в его доме и нередко приводил туда своих друзей.
Что же касается самой «громады», то это был довольно пестрый конгломерат людей с очень разными интересами, настроениями и вкусами.
Сплоченную группу составляли до поры до времени только Кулиш с Каменецким, Белозерский и Костомаров, а также издатель и редактор «Народного чтения» полтавчанин А. Оболонский. Более обособленно держались остальные литераторы — поэт и переводчик Афанасьев-Чужбинский, украинский прозаик А. Стороженко, писатель-этнограф Номис (М. «Симонов). В дальнейшем все они стали сотрудниками «Основы».
Для кружка художников (К. Трутовский{19}, Г. Честаховский, М. Микешин, И. Соколов, Л. Жемчужников) объединяющим началом служил Шевченко, с которым был дружен и С. Гулак-Артемовский — талантливый певец и композитор, создатель первой украинской оперы «Запорожец за Дунаем» (1863). В беседах за чайным столом принимали участие и украинцы-чиновники — братья Лазаревские, Макаров, правовед Кистяковский, сын историка Андрей Маркевич, дворянский деятель Григорий Галаган, входивший от украинских помещиков в Приуготовительную комиссию по крестьянскому вопросу, и другие не столь заметные лица.
Ни о каком единстве взглядов говорить тут, конечно, не приходится. С Кулишом Шевченко связывали в этот период больше издательские дела, чем личные отношения. Костомаров искренне любил поэта, но, по словам Н. А. Белозерской, «был чужд той ненависти, доходившей почти до фанатизма, которую Шевченко, как человек из народа, испытавший на себе всю тяжесть крепостного права, чувствовал к его угнетателям». То же самое можно сказать почти о всех земляках — приятелях поэта. Дальше либерального обличительства они не шли. Даже и такой преданный друг, как Михаил Лазаревский, не разделял его революционных убеждений.
В полном составе «громада» почти никогда не собиралась. Соединить всех этих людей под одной крышей могло лишь какое-то экстраординарное событие вроде литературного вечера с участием Щепкина или появление новой знаменитости — Марко Вовчка.
СИЛА МОЛОДАЯ
Несколько раз писательница выступала на многолюдных вечерах с чтением «Институтки» и, по-видимому, «Игрушеч-ни» — ис таким успехом, что об этих чтениях долго еще вспоминали современники.
В 1868 году Тургенев прислал Карташевской из Бадена свою повесть «Дым» — «в память прежних литературных сношений и тех знаменитых вечеров, на которых добродетельные малороссы брались за голову при чтении «Институтки» и умиленно твердили: «Шекспыр! Шекспыр!»
Но зимой 1859 года и сам Тургенев был преисполнен энтузиазма. Достаточно привести несколько строк из его письма к И. В. Павлову от 15 февраля: «Г-жа Маркович весьма замечательная, оригинальная и самородная натура (ей лет 25); на днях мне прочли ее довольно большую повесть под названием «Институтка», от которой я пришел в совершенный восторг: этакой свежести и силы еще, кажется, не было — и все это растет само из земли, как деревцо. Я имею намерение перевести эту «Институтку», хотя и не скрываю от себя трудности этой задачи».
Поначалу Марко Вовчок производила впечатление заурядной, ничем не примечательной женщины. Замкнутая и молчаливая, она держалась с подчеркнутой скромностью, без всякого жеманства и нарочитого старания понравиться. Ее поэтическая натура, редкое сочетание ума, таланта и природного обаяния раскрывались далеко не сразу — и только тем, к кому она сама хорошо относилась.
«Шевченко при ее виде оживал, Кулиш и Костомаров сильно увлеклись ею; даже Тургенев, несмотря на его роковую страсть и Виардо, был смущен и, как показывают его письма, испытывал чувство для него необычное, очень близкое к увлечению», — писал Богдан Маркович об этом периоде ее жизни.
24 января, на другой день после приезда, произошла долгожданная встреча с Шевченко. История не сохранила свидетельств об этой первой встрече Тараса Григорьевича с молодой писательницей. Мы не знаем, о чем они говорили, но ясно одно: тратить время на поиски общего языка им не пришлось. Первые часы, проведенные с глазу на глаз в задушевной беседе, закрепили дружбу, возникшую еще до личного знакомства.
26 января Кулиш уже изливал свои чувства в письме к А. Г. Милорадович: «Марко Вовчок, про которого я писав до Вас, приїхав сюда…Тепер Марко Вовчок коло мене. Він мені сизим голубом гуде і соловейком співає. Він мене з великої туги визволяє. Він мені на світи задержує».
Костомаров, куда более сдержанный и осмотрительный, не оставил никаких признаний. Между тем летом того же года Тургенев писал о нем Марии Александровне: «Он жил Вами и для Вас; Вы теперь далеко — жизнь пошла серая, плоская, мелкая, скучная; он не из таких людей, которые умеют обмануть свой душевный голод, наполняя себя какой-нибудь посторонней пищей».
С Тургеневым сразу установились ровные, приятельские отношения. 10 февраля он сообщал своему другу В. П. Боткину «А здесь у нас появились разные новые лица: г-жа Маркевич (писавшая малороссийские рассказы под именем Марко Вовчка), премилая женщина, которая так выглядит (как говорят петербуржцы), как будто не ведает, какою рукою берется перо. Кроме ее, я познакомился с целой колонией малороссов и малороссиянок, где все, кроме картавого тупоумца Кулиша, милейшие люди».
Тургенев видел в ней не только украинскую писательницу, но и землячку. И хотя в Орле им встречаться не приходилось, у них были общие знакомые. А это всегда сближает. Мария Александровна импонировала ему и как интересная женщина, умная и поразительно восприимчивая, понимавшая с полуслова. Антикрепостническая направленность «Народных рассказов», стремление проникнуть в психологию героев из народа перекликались с «Записками охотника», и потому в этот период у Тургенева были все основания считать Марко Вовчка писательницей, близкой ему по идейным и художественным устремлениям. Она-то главным образом и побудила его серьезно
