не хватает… Идея! Надо поджечь деревья. Немного пороху и пакли, и получится великолепный костер. Наконец-то мы согреемся! Сразу оттаем…
Юбер оставался в ясном уме. Он терпеливо сносил хныканье и все выходки своего товарища. Но, в конце концов, и у него кончилось терпение. Тогда он сказал:
— Пой, черт возьми, это нас хоть развлечет! Лучше пой, старина!
Десланд послушно подчинился и затянул хриплым, срывающимся, жалким голосом:
Есть милая подружка у меня,
Да пути до нее три дня.
Как хочу я… ей весть передать!
Да не знаю… с кем же ее…
«Махровая фиалка», старая вандейская песня! Ландро вспомнил Форестьера, имение Нуайе «прямо перед горой Жюстис», гостиную в Сурди, Элизабет. Эти образы подействовали на него очень странно, у него словно прибавилось сил. И он стал заставлять себя думать об этом. Старался как можно точнее представить себе картины мирной жизни. Все, что было в нем еще живого, цеплялось за эти воспоминания. Внутренний голос ему говорил, что это единственный способ «не сдаться». Вместо того, чтобы впустить смерть в свою душу, видеть эту бесконечную равнину, усеянную мертвецами, тучи стервятников, еловые заросли, в которых могли прятаться в засаде партизаны, эту серую ленту полуживых, голодных людей, героев и мерзавцев одновременно, он обратил свой взор внутрь себя, углубился в прошлое. Шевалье воскрешал счастливые дни своей жизни. А мертвецов, умирающих, гренадера, раздевающего еще живого генерала, он отказывался видеть. Он отключился от внешней жизни усилием воли, как подсказал ему инстинкт самосохранения или что там у человека есть по этой части. Перед ним стояло лицо Элизабет. Он повторял слова Элизабет, чтобы не слышать стонов, криков, воплей отчаяния. Он вспоминал, и это его воодушевляло. Его сердце, уже почти остановившееся, забилось сильнее, разгоняя кровь, наполняя тело теплом. «Эх! Зачем я вернулся в префектуру, к этому чертовому Каволо? Неужели я поддался на его уговоры? Неужели это я добровольно записался в армию ради эполет? Или на меня повлиял этот генерал-граф дю Шаффо? Генерал в тридцать пять лет, это, конечно, производит впечатление. Но где он сейчас? Больше нет ни офицеров, ни солдат, есть только несчастные и бандиты… За звание лейтенанта я оставил тебя, твои песни по вечерам и звуки спинета… И сияние твоей души! Да, сияние, свет, исходивший от тебя, потому что, ты это прекрасно знаешь, мужчины безумны, особенно в молодости. Они сначала ломают, чтобы потом строить, сначала разоряют, чтобы потом раскаяться в этом. Им нужна кровь и слезы… Что вышивает сейчас мадам, сидя перед камином? Поди, левретки с фамильного герба Сурди! А ты, что ты наигрываешь на спинете? Может быть, ничего. Ты меня ждешь. Любых новостей из России, наверное, ждешь. А я тебе не писал. Да и зачем? Письма теряются… Ты ждешь. Ты представляешь, как я вернусь в чине майора и с крестом на груди, как ты залюбуешься мной, несмотря на мои ошибки и заблуждения. И ты молишься. О! Сейчас мне не помешали бы твои молитвы! Утром, вечером, в часовне и лежа в постели ты складываешь руки у груди и просишь Бога защитить меня. Тебя поддерживает в этом аббат Гудон; в первый раз он может дать тебе хороший совет… Твоя кровать — это челнок, прекрасный челнок из красного дерева, столь модного сейчас. Я поплыву на нем с тобой вместе. О, как мы поплывем! Это случится еще до Рождества!»
Позади Десланд в который раз затянул:
Жаворонок звонкий, весточку тебе вручаю!
Пусть… о милой… целый мир…
Соловушка… лети на ясный… свет
И передай любимой…
Ландро даже не думал о своем друге. На веках у Десланда выступила кровь, его губы потрескались. «Элизабет, если когда-нибудь судьба позволит мне вернуться в Сурди, ты узнаешь, что такое любовь вырвавшегося из преисподней… Я вернусь из ада, чтобы жить этой любовью, как Орфей… Орфей! Ты помнишь? Тот, который играл на лютне… Тем хуже для гнезда Ландро, к дьяволу эти старые камни! Забудем о Нуайе, и пусть Ублоньер остается фермой! Шевалье дю Ландро и его прелестная жена будут счастливо жить и в Сурди… Очень счастливо… Не важно где, в Ублоньер, в Сурди, в сарае, лишь бы ты была со мной».
Рядом кто-то яростно спорил:
— Оставь его, он уже проглотил свой язык!
— Не мешай, а то и ты отправишься вслед за ним!
В серой пелене неба перед Ландро было только бледное видение, ореол золотистых волос, нежных щек, глаз цвета воды в пруду в солнечный полдень… Иногда, не в силах сдержать одолевавшее его чувство, он целовал Тримбаль, и та, счастливая от ласки, все больше и больше привязывавшаяся к новому хозяину, радостно ржала в благодарность…
Прошло еще три дня, потом четыре и еще неделя. Кто знает точно? Никто. Пересекли Неман. Вошли в Пруссию. Многие считали себя уже спасшимися, вспоминая прежнее отношение к себе местных крестьян, их раболепную щедрость. Но это было в июне, и армия насчитывала тогда семьсот пятьдесят тысяч человек!
В Кенигсберге — сколько там умерло народу, не вынеся лишений! — им повезло. Они были уже на краю гибели, когда встретили офицера-медика, помощника барона Ларри. Приняв во внимание их офицерские эполеты и особенно молодость, он выписал им бумаги на отпуск по болезни на неопределенный срок.
— Возвращайтесь домой, славные лейтенанты, — сказал он, — пока еще живы. Однако, я думаю, вы немного обморозили ноги. Не снимайте сапог, а дома, в сезон, когда поспеет земляника, делайте компрессы из давленых ягод. Нет лучшего средства для восстановления кожи.
Таковы были лекарства в ту эпоху! Друзья отказались от места в санитарных повозках, реквизированных для перевозки раненых офицеров. Для этого надо было оставить своих лошадей, а животные были для них слишком дороги. Лошади стали их товарищами, прошедшими вместе с ними через смертельные опасности. Запасшись кое-какой провизией и захватив немного овса, Ландро и Десланд отправились в путь к дому вдвоем, не думая о возможных опасностях. Ведь им осталось пересечь всего лишь Германию и Францию!
— Мы поедем короткой дорогой, — сказал Юбер.
Германия еще была спокойна. Никто не мог поверить в то, что русская зима победила непобедимых. Заговорщики при дворе прусского короля не решались начать восстание. Вожди заговорщиков ждали, что вот-вот появятся главные силы Великой армии. Как ни парадоксально, но вид даже худых, оборванных, кишащих паразитами «бронзовых солдат» Наполеона, выбравшихся из ада, внушал странное уважение.
Так, двигаясь верхом — от
