При первых звуках саксофона и трубы Ангел с Небес совершенно остолбенела. Даже отшатнулась к Пачевскому, спросила с испугом:
— Что это?
— Это джаз. Ты никогда не слышала?
— Нет.
— А что, у вас там нет музыки?
— Есть. Но у нас только эти… Брамс, Шопен, Моцарт… А это… Ой!.. Ой, как хорошо-то!.. Ой!.. — И ее тело, словно само собой, стало вибрировать в такт музыке и даже слегка взлетать над стулом.
Но Пачевский успел схватить ее за плечи, прижать к сиденью.
Тут из-за соседних столиков несколько пар вышли танцевать, Ангел посмотрела на них… присмотрелась… а затем вскочила и потащила Пачевского:
— Идем! Идем! Я тоже так хочу!
— Только не летать! — предупредил он ее.
— Хорошо, я постараюсь…
Подойдя к танцующим, она еще пару секунд присматривалась к их движениям, затем стала осторожно копировать, а затем…
Кто-то из музыкантов тут же обратил внимание на идеальную — в такт музыке — пластику и легкость движений ее тела, на синхронную пульсацию ее тела под каждый звук их инструментов. И поддал темп, и повел ее своей музыкой…
А вслед за ним и остальные музыканты стали играть как бы только ей…
И она совершенно отдалась этой музыке, да с таким сексапилом, что к Пачевскому подошел метрдотель, прошептал на ухо:
— Мне кажется, вам пора в экспедицию. Всего сто баксов.
Пачевский посмотрел на оранжевый вертолет.
— А что? Эта штука летает? В натуре?
— И еще как! — заверил его метрдотель. — Женщины обожают.
Пачевский достал из кармана бумажник, отдал метрдотелю стодолларовую купюру, и тот радушным жестом показал на вертолет, на трапе которого уже стояли пилот и стюардесса в голубой аэрофлотской форме.
Пачевский взял Ангела за руку и повел к вертолету.
— Ага! — сказала она с восторгом. — Мы полетим? Я ж тебе говорила!
По короткому трапу они поднялись в вертолет, пилот ушел в свою кабину, а в салоне стюардесса задраила иллюминаторы, показала им на широкий диван и бар с напитками и удалилась, задраив дверь.
Но музыка продолжала звучать, и одновременно пилот объявил по радио:
— Приготовиться к взлету! Принять по сто грамм!
Пачевский с усмешкой налил себе и Ангелу.
Вертолет задрожал, наполнился шумом двигателя.
— Начинаю отсчет! — сообщил по радио голос пилота. — Десять!.. Девять!.. Восемь!.. Принять еще по сто грамм!..
Пачевский и Ангел выпили.
— Семь!.. Шесть!.. Пять! — продолжал голос по радио. — Вертолет испытывает перегрузки, сбросьте одежду!..
Ангел с Небес послушно, как ребенок, сняла платье.
— Четыре!.. Три!.. Два!.. Всю одежду! Всю!.. Старт!..
И Ангел с Небес действительно взмыла в воздух, словно в невесомости.
— Мы летим! Мы летим! — радостно закричала она. — О, мужчина!
И спикировала на диван, прямо Пачевскому на колени…
А вертолет вдруг действительно взлетел — да, к изумлению и ужасу всех остальных посетителей ресторана, он вдруг налился золотисто-огненным свечением и, проломив крышу ресторана, воспарил в московское небо.
Конвейер в типографии продолжал печатать левые тиражи — «Жаркие ночи», «Секс после 50», «Кулинарные секреты голливудских звезд»…
И фургон с надписью «КНИГИ» продолжал колесить по Москве…
И Пачевский днем собирал «левую» выручку…
По ночам занимался любовью то с женой, то с Ангелом с Небес, а то одновременно с обеими…
И еще на теннис начал ходить…
Но кое-кто заметил потертый портфель Пачевского.
И однажды — ближе к вечеру, когда Пачевский снял выручку с последней точки у метро «Беговая» и шел — буквально 10 шагов — до своего фургона, какой-то парень вдруг сбоку упал ему под ноги, а второй — на бегу — толкнул в спину. Пачевский упал, и тут же третий парень, пробегая, рванул портфель из его руки.
Конечно, это был примитивный прием, веками отработанный всеми уголовниками мира.
Но с Пачевским у них вышла накладка.
Потому что любой, даже профессиональный, инкассатор легко расстается с деньгами, поскольку эти деньги — чужие.
Но со своими деньгами — извините!
Пачевский, даже грохнувшись на асфальт, портфель не выпустил. И тогда все трое парней стали бить его и вырывать портфель, говоря сквозь зубы:
— Отдай!
— Отдавай портфель, сука!
— Быстро отдавай! Убьем!..
И убили бы (а чего там!), если бы не странная худенькая женщина, которая вдруг взялась неизвестно откуда, чуть ли не из воздуха соткалась. Фурией — да что там фурией! — бешеной пантерой она налетела на грабителей и стала лупить их не хуже знаменитых китайских кунфуисток и каратисток, делая при этом совершенно немыслимые кульбиты.
Конечно, трое крутых парней тоже вмазали ей (и не раз!), но изумленные прохожие видели своими глазами, как она рубилась с ними, словно супервумен, а некоторые из свидетелей потом утверждали, что даже слышали, как она рычала:
— Это мой мужчина! Мой! Я вам за него глотки перегрызу!..
И перегрызла бы, если бы не милиция. Но при первых звуках милицейской сирены грабители прыснули в разные стороны и сбежали, а спасительница Пачевского вдруг исчезла в воздухе столь же внезапно, как появилась.
Окровавленный Пачевский поднялся с земли и, прихрамывая и держа двумя руками спасенный портфель, пошел к фургону…
Впрочем, этот маленький инцидент никак не отразился на общем ходе нашей правдивой истории. Через пару дней Пачевский был снова в порядке, снова колесил по Москве с левыми и правыми тиражами, снова играл в теннис, бегал по утрам в парке «Сокольники» и даже заглядывался там на молоденьких болонок — тьфу, простите, на молоденьких блондинок, хозяек этих болонок…
А дома, после душа, втягивая живот, он с гордостью смотрел на себя в зеркало в фас и профиль — он похудел, окреп, помолодел…
И выглянул из санузла:
— Ангелина!
— Что, милый? — сказала она через плечо, сидя за кухонным столом и строча на швейной машине какое-то белое одеяние. — Я не Ангелина.
— А кто?
— Я Ангел с Небес.
— Ладно, Ангел, а Шура где, жена?
— Ушла в магазин.
— Тогда ты! Подай мне тапки.
— Минутку, я занята…
— Какой, блин, минутку?! Я тут мокрый стою!
Она словно обмерла — перестала строчить, медленно повернула к нему свое ангельское лицо, и вдруг ее небесно-голубые глаза наполнились слезами, и она, закрыв лицо руками, стала рыдать, совсем как ребенок.
— Эй, в чем дело?
Но она, отвернувшись, продолжала рыдать.
Навернув полотенце на пояс, он подошел к ней, тронул за плечо:
— Эй, что случилось?
Но она резко отстранилась и сказала, рыдая:
— Все! Все! Я улетаю! Я не могу так больше!
Он попытался обнять ее:
— Куда ты улетаешь, глупая?!
— Не прикасайся ко мне! Все! Все! Прощай! — И она стала бегать по квартире и судорожно швырять в свою сумку какую-то косметику, бижутерию.
— Ну подожди! Подожди! В чем дело?
— Ни в чем! Ты мне нагрубил! Ты меня обидел! Прощай навсегда! — И она взвилась в воздух, воспарила под потолок.
Он подпрыгнул за ней, пытаясь поймать, но она зависла под потолком горизонтально — так, что он был не в силах ее достать. И стала словно проваливаться сквозь потолок.
— Эй! — закричал он испуганно. — Постой! Не улетай! Ангел!..
— Нет! — жестко сказала она, уже наполовину исчезнув в потолке. — Я улетаю! Ты мне нагрубил!
Он брякнулся на колени и простер к ней руки:
— Прости! Я не хотел! Честное слово! Я извиняюсь! Ну, прости! Ну пожалуйста!
Она чуть снизилась:
— Мужчина, ты меня обидел!
— Я больше не буду, клянусь!
Она опустилась еще чуть-чуть и теперь висела в воздухе, словно юная еврейка на картине Шагала.
— Я тебе не верю!
— Верь мне! Честное слово! Я не хотел!
Она снизилась еще, сказала со слезами:
— Это было грубо, мужчина…
Он дотянулся до нее, схватил ее, обнял, стал целовать и завалил в кровать.
Она сопротивлялась, уклоняясь от его поцелуев:
— Нет! Не смей! Я не хочу! Нет!..
Но он уже сорвал полотенце с чресел своих и…
Позже, бессильно лежа на его плече, она тихо шептала:
— Мне было так хорошо… Мужчина, я тебя люблю. Пожалуйста, не обижай меня. Никогда не обижай, ладно?
— Ладно.
— Ты обещаешь? Если ты еще раз меня обидишь, я не смогу летать.
Он удивился:
— Как это? Почему?
— Потому что ангелам вообще нельзя на вашу землю. Здесь такая атмосфера! И такая грубость. Мне тут очень трудно. Не обижай меня, ладно?
— Хорошо. Но и ты… Так нельзя — чуть что, сразу в слезы. Может, ты беременна?
— Нет еще.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю.
— Ладно. А теперь… Пожалуйста, исчезни — счас Шура придет, мы с ней в деревню едем.
