вниз, сел на Володькину койку.
– Честное слово?
– Трам-та-ра-рам!
Это было давнее заклинание их пиратских игр, заменявшее все сразу – и клятву и крепкое словцо «морских разбойников».
Давным-давно это было, в ту «доисторическую эпоху», когда каждый день был долог, как вечность. В один из тех дней они взяли на абордаж трехколесную «бригантину» и увели в плен принцессу Катьку. Часа через два ее пришлось отпустить, потому что принцесса оказалась почище той, которая на горошине. По-рыцарски они скормили ей порцию мороженого, чтоб не ревела. А Катька все равно ревела и просилась домой. А на другой день сама прикатила на своей «бригантине» и потребовала, чтобы ее снова взяли в плен.
Вот тогда-то они и поклялись страшной клятвой: «Трам-та-ра-рам! Чтобы проглотили нас драконы морские, чтобы волны изорвали все паруса и чтоб никто не давал нам денег на мороженое, если мы возьмем в плен еще хоть одну принцессу!»
Гаичка засмеялся, ткнул приятеля в бок и снова полез в свою койку. А Володька подтянулся к нему, зашептал горячо давно просившееся на язык:
– Понимаешь, хочу остаться на сверхсрочную. Мичман, погоны, то да се, неплохо, а? И буду готовиться в высшее мореходное. С моря туда, говорят, запросто. И с Анькой поженимся.
– Так бы и говорил. А то – погоны.
– Нет-нет, я и море люблю, оказывается. Сам не знал. И Анютку тоже. Так люблю – хоть плачь.
Его глаза и в самом деле повлажнели. У Гаички даже защекотало в носу, так ему стало жаль друга.
– Ты ее совсем не знаешь, – ласково сказал он.
– А Ромео знал?
– Кто?
– Ну, Ромео и Джульетта.
– Да, действительно, – улыбнулся Гаичка и щелкнул приятеля по лбу. – Спи, Ромео. И пусть тебя всю ночь постригает твоя Джульетта.
Волны ласкались к железным бортам корабля. Волны чмокали за переборкой, словно целовали холодный металл. И вздыхали томно, и нашептывали что-то монотонное, усыпляющее.
Тревоги почему-то чаще всего бывают по утрам. Соскакивая с койки под отчаянный треск звонка, Гаичка знал: над морем светает.
– Боевая тревога! Атака подводной лодки! – гремел динамик.
Рассвет только еще занимался. Горизонт подпирался отдаленным розовым светом. Белесая муть висела в воздухе, и пологие волны казались медленно колышущимся серым раствором.
Корабль гудел, временами по его переборкам, словно дрожь нетерпения, проходила волна вибрации, эхом отдавалась на мостике. Гаичка встряхивал головой: ему все казалось, что муть не в воздухе, а в его непротертых со сна глазах, и торопливо обшаривал в бинокль рассветную даль.
Море было чистым. Потом до него вдруг дошло, что лодка подводная, что теперь работа гидроакустику, а ему, наблюдателю, пока что нечего делать. Он успокоился и стал прислушиваться к командам, сыпавшимся одна за другой.
Евсеев метался по баку, сдергивал чехлы с коротких труб ракетных установок, «рубил» леера, задраивал люки. Он был главный, он – минер – отвечал за готовность. Наконец Евсеев чем-то там внизу здорово громыхнул и взлетел на мостик, толкнув Гаичку так, что тот отступил.
– Товарищ командир, РБУ предварительно подготовлена. Личный состав бак покинул. Предохранительный щит по левому борту установлен!
– Добро, – сказал командир. Наклонившись, он посмотрел на что-то в рулевой рубке, выпрямился и приказал торжественно: – РБУ зарядить!
Гаичка даже подивился, как быстро обычно медлительный Володька исчез с мостика. И уже через несколько секунд увидел на палубе здоровенные, как тумбы, реактивные бомбы: толстая половина – красная, тонкая – зеленая. Кок Шлюндин, словно кастрюлю с горячим супом в штормовую погоду, осторожно поднял снаряд за красную голову, оглянулся на младшего рулевого Полипчука, придерживавшего зеленую половину, и шагнул к левой трубе бомбовой установки. Все это показалось Гаичке неестественно плавным, как в замедленном кино. Но едва он отвернулся, чтобы осмотреть горизонт, как услышал рядом бойкий доклад минера:
– Товарищ командир, РБУ заряжена!
Потом Евсеев сбежал по трапу и затоптался на шкафуте, нетерпеливо взглядывая на мостик.
Горизонт розовел. На бледных пологих боках волн вспыхивали и гасли багровые блики. Гаичке совсем некстати вспомнилась странная рыба барабулька, которую он видел три года назад, когда с матерью ездил к Черному морю. Брошенная на песок, барабулька вдруг перестала извиваться, и по ее серебристым бокам побежали багровые пятна. А люди стояли вокруг и ахали.
– Это она так умирает, – сказал один дядька.
– Мучается, бедная, – вздохнула какая-то тетя. – Неуж не жалко?
– Разве рыбу можно жалеть?
И люди, собравшиеся возле барабульки, заспорили о чем-то непонятном.
– Жалость – привилегия человека! Она проявляется на высшей ступени эволюции. Это – сострадание, сочувствие. Но нельзя сочувствовать, например, опадающему листу, или червяку, которого насаживают на крючок, или рыбе, проглотившей этого червяка…
– А котенку? – пискнула какая-то девочка.
– Котенку можно. И слону, и даже злому тигру. Это – близкий вид млекопитающих. Сострадают только близкому типу страдающего. А как мучается, к примеру, ракушка? Кто это понимает?
Гаичка потер лоб рукой, чтобы избавиться от ненужных воспоминаний. И тут же подумал о плывущей в глубинах субмарине, по которой сейчас хлобыстнут огненные плети реактивных бомб. Почему ее не жалко? Он попытался вызвать в себе то чувство, которое испытывал, сидя над умирающей барабулькой, и не смог. И решил, что тот дядька что-то напутал. Дело не в инстинкте сострадать близкому виду, дело в сознании, управляющем инстинктами. Врага не жалеют потому, что он – враг.
И снова Гаичка спохватился, что отвлекается от своих прямых обязанностей, краем глаза глянул на командира. Тот, как наклонился к приборам в рулевой рубке, так еще и не выпрямлялся. И Гаичка подивился, какой долгой может быть минута ожидания.
– РБУ окончательно приготовить! Глубина взрыва…
Динамик прокричал это так громко, что Гаичка вздрогнул.
Евсеев кинулся на бак, заметался меж установками, пробежал справа налево, что-то подкрутил, что-то потрогал, потом помчался слева направо, щелкая скобами зажигания. Наконец громыхнул предохранительным щитом у правого борта и взбежал на мостик.
– Хорошо, – сказал командир, выслушав торопливый доклад минера. – Находитесь у пульта управления.
Теперь Гаичка не завидовал своему другу. Сидеть в рубке и ничего не видеть! Теперь специальность сигнальщика показалась ему самой лучшей. Он уже ни о чем больше не думал, смотрел в розовую даль, ждал.
– Электросиловой привод включить! – прогремел динамик железным голосом.
– РБУ – товсь!
Ни с чем не сравнимый адский скрежет, перерастающий в рев, вдавил корабль в пологие волны. Страшной силы огненный вихрь сухо ударил по надстройке и пронесся над головой, вскинув к небу флаги, уцепившиеся за звонкие фалы. И еще раз горячий ревущий ураган пронесся над мостиком. И еще.
Выглянув, Гаичка увидел черную обожженную краску на надстройке, пелену дыма над баком и
