хлопал себя по плечам, как извозчик на морозе, отчаянно вращал глазами и головой. И твердил себе, что его дело смотреть и слушать, даже если ничего не видно и не слышно. Потому что в темноте может что-то и мелькнуть, потому что сквозь гудение фал может пробиться иной звук.
Самовнушение помогало. После этого Гаичка с полчаса бодро ходил по мостику, вспоминая слова боцмана о том, что морская служба – не песни на полубаке и не книжная борьба с морем, что это – постоянная борьба с самим собой.
На рассвете, когда над морем уже разлились молочные сумерки, радиометрист засек на краю экрана светящуюся точку.
– Цель! – заорал он так, что сидящий рядом гидроакустик вздрогнул и вскочил со своего стула.
– Доложите, как положено, – спокойно сказал командир.
– Малая цель, пеленг сто двадцать, дистанция двадцать пять кабельтовых. Цель на запрос не отвечает.
Через пять минут и Гаичка уже поймал в бинокль пляшущий на волнах спасательный круг.
Мальчишки оказались молодцами. Когда волны вырвали и унесли весла, они влезли вдвоем в один спасательный круг и легли на дно лодки. Ночью ее опрокинуло.
Ослабевших ребятишек внесли в кубрик, раздели, растерли полотенцами, уложили в койки. Кок Шлюндин принес горячий чайник, поставил на стол хлеб, масло, тарелку сахару. Ребятишки выпили по большой матросской кружке чаю и не уснули, как ждал командир, а вдруг повеселели, принялись перемигиваться друг с другом.
– Чему это вы радуетесь?
– А так…
– Выдрать бы вас. Ну да не уйдет. Дома.
Перспектива домашних собеседований произвела впечатление, на минуту ребятишки притихли.
– Зато мы матрац выспорили, – сказал тот, что был постарше.
– Какой матрац?
– Надувной.
– Как это – выспорили?
– А так. Потому что не слабо нам.
Командир удивлялся мальчишкам. Сам прошедший через десятки штормов, он знал цену простой улыбки в такой момент. Впрочем, едва ли мальчишки толком понимали опасность. В их памяти эта кошмарная ночь, вероятнее всего, останется лишь приключением, о котором они будут рассказывать с упоением и восторгом, вызывая отчаянную зависть у сверстников и, кто знает, может быть, желание повторить это смертельно опасное плавание.
«Вот они, истоки морской романтики, – с улыбкой думал командир. – Может, вся романтика в том и состоит, чтобы уметь с детской простотой относиться к опасностям?»
– А если бы утонули?
– Мы знали, что вы нас спасете.
– Как это – знали?
– Дядька сказал.
– Какой дядька?
– А который матрац обещал.
– Ничего не понимаю. Ну-ка сначала.
– Ну, дядька один. Мы на его матраце купались. Севка у него еще угол обгрыз, все зубами держался.
– Ты тоже грыз, – отозвался Севка, по глаза закутанный одеялом.
– Ближе к делу.
– Ну, он сказал, что нам слабо выйти в море на лодке. А я говорю – не слабо.
– Это я говорю.
– Он сказал: давайте спорить. На матрац. Ну мы и выспорили.
– А еще он о вас говорил…
Приятель сердито зыркнул на него глазами, и Севка умолк.
– Что он о нас говорил? – насторожился командир.
– Да выдумывает он все.
– Кто?
– Севка. Известный выдумщик.
– Вы понимаете, что такое граница?
– Мы все понимаем.
– Тогда выкладывайте по порядку. Может, он шпион.
– Не, он вместе со всеми купался.
– Что он о нас говорил?
– Это мы говорили, что хотим покататься с пограничниками. А он сказал, что это просто, что если мы отплывем от берега подальше, то вы нас обязательно возьмете на корабль.
– Так и сказал?
– Ага, – обрадовался мальчишка, и глаза его заблестели.
– Как выглядел этот дядька?
– Ну как… – Парнишка начал рисовать в воздухе замысловатую фигуру. – Обыкновенно.
– Моряк он, – подал голос Севка.
– Это почему?
– Куртка у него такая. С пуговицами.
– У всех с пуговицами.
– Сказанули! У него совсем другие пуговицы. И молния. Такие куртки – только у моряков, я же знаю!
– Н-да, интересный дядька… – задумчиво сказал командир. Он встал и прошел в радиорубку.
Приняв мальчишек и сдав вахту Полонскому, Гаичка спокойно пошел в кубрик отсыпаться. И уже в койке, борясь с расслабляющим головокружением, все слушал могучие вздохи волн за бортом и гадал, какой будет качка, когда корабль сменит курс и пойдет на базу.
Ему показалось, что он только на миг закрыл глаза, как прерывисто загудел динамик:
– Боевая тревога! Корабль к задержанию!
Перекрывая рев шторма, глухо загудели двигатели. И вдруг стихли. Сторожевик беспорядочно и сильно закачало. Послышался шум воды, прокатившейся по палубе.
Гаичка вынырнул из люка, перепрыгнул через высокий комингс, обеими руками ухватился за мокрый штормовой леер. И вдруг краем глаза поймал мостик и людей, напряженно всматривающихся в горизонт. И он тоже взглянул туда, куда смотрели все, и остолбенел: на корабль неслась тяжелая растрепанная бахрома, бледно-багровая на фиолетовом фоне грозовой тучи. Хвосты этой бахромы мели волны, шевелились и вздрагивали. Из-за гигантского занавеса доносился низкий вой, словно там металось и кричало в смертельном ужасе миллионоголовое стадо.
– Всем укрыться! Задраить люки! – закричали динамики.
С ловкостью, какой прежде никогда за собой не замечал, Гаичка перепрыгнул через комингс, поймал каблуком скобу трапа, ударил ребром ладони по защелке и захлопнул люк. Прыгая вниз, попал кому-то на спину. И еще не успев отпустить ручку двери, почувствовал, что падает куда-то вправо. Чудовищный грохот, вой, рев заглушили вое. Корабль дернулся и мелко задрожал, все больше выпрямляясь, становясь на киль.
– Вот это шквальчик! – сказал кто-то в кубрике. И Гаичка понял, что самое страшное позади. И монотонный шум шторма, доносившийся снаружи, уже показался ему не грохотом – шумом бодрящего ветра-свежака.
– Осмотровой группе приготовиться к высадке! – послышался измененный динамиком голос командира. Он был не обычным, сухим и строгим, а усталым и вроде даже чуть ласковым.
– Служба продолжается! – весело крикнул Гаичка. И принялся переодеваться: ему, как сигнальщику осмотровой группы, полагалось выглядеть на чужом судне по всей форме.
– Интересно, как можно высадиться в такой шторм?
– Раз надо, значит, можно, – уверенно сказал Гаичка. И засмеялся смущенно, вспомнив, что этим самым каламбуром когда-то их начинал воспитывать боцман.
Он натянул поверх форменки оранжевый спасательный жилет, крутнулся перед зеркалом и шагнул к трапу. И в этот момент услышал глухие удары пушки.
В трех кабельтовых от корабля прыгал большой катер. Разрывы на миг раскололи волну перед его носом и исчезли, растворились в пенном хаосе. Катер набежал на то место, где только что вспрыгивали фонтанчики разрывов, круто повернулся, завалился набок и нырнул за очередную волну.
На мостике было непривычно тесно. Полонский стоял, как часовой, – с автоматом на шее. Помощник командира корабля, одетый, как на парад, проверял внешний вид осмотровой группы, разглядывал фонари, рацию, пистолеты так, будто
