не погас еще подъем в настроении, вызванный началом войны, а думать о том, что впоследствии условия будут более благоприятны, не приходится.
Из этого, конечно, ничего не вышло, так как был еще жив граф Витте, который, узнав, что я дал такой совет, разразился целою тирадой против меня, говоря, что я даю такой совет только для того, чтобы утопить саму идею военного займа. He вышло ничего и из другого моего совета — приступить теперь же к резкому повышению всех существующих налогов и попытаться смягчить ослабление в доходах, вызванное огульным воспрещением продажи крепких напитков, путем восстановления этой продажи, хотя бы в ограниченном объеме и с бо́льшим повышением цены, так как кажущееся благополучие от прекращения такой продажи основано на простом укрывательстве донесений акцизного надзора, который доносит Министерству финансов, что тайное винокурение, сделавшееся просто явным, приняло ужасающие размеры, а министерство боится даже показывать эти донесения своему министру Барку, настолько он раздражается при всяком упоминании о них и приказывает только писать резкие выговоры тем из управляющих, которые настаивают на необходимости отказаться от кажущегося отрезвления.
Невозмутимый Горемыкин сказал мне по этому поводу, что я напрасно предполагаю, что ему неизвестны донесения акцизного надзора, что он их отлично знает, так же как и сведения в том же духе, сообщаемые многими губернаторами, но об этом нельзя говорить государю, который верит в благодетельность меры запрещения продажи водки, а теперь не такое время, чтобы беспокоить его какими-либо вопросами о том, что решено, да и в Думе еще не прошел «угар трезвости», как сказал он, и нужно ждать, пока для всех станет очевидным то, что нельзя производить таких перемен росчерком пера.
На замечание же мое, что нельзя одновременно вести войну и вычеркивать из казны четвертую часть доходного бюджета, Горемыкин заметил мне невозмутимо: «Ну что за беда, что у нас выбыло из кассы 800 миллионов дохода. Мы напечатаем лишних 800 миллионов бумажек, — как будто неясно всем и каждому, что мы должны вести войну на бумажки, что даже и недурно, так как их охотно берет народ, да и многие члены Финансового комитета того мнения, что вы (то есть я) оставили такой денежный голод в стране, что такой выпуск только поможет несколько пополнить каналы денежного обращения». Я припомнил при этом случае, что ту же самую фразу я не раз слышал от министра путей сообщения С. В. Рухлова, и предпочел не настаивать дальше на моих мыслях, тем более что из них все равно не было бы никакого прока.
В 1915 году мне пришлось несколько выйти из моего замкнутого положения.
Из Государственной думы поступил в Государственный совет внесенный еще мною законопроект о подоходном налоге. Ко мне приехал государственный контролер, мой друг и долголетний сотрудник по Министерству финансов Н. Н. Покровский, и сказал, что государь выразил председателю Совета желание, чтобы этот вопрос был рассмотрен без замедления, что ожидается большая оппозиция со стороны правых, что Барк заявил открыто в заседании Совета министров, что он мало знаком с делом и не надеется провести его и что на него, Покровского, возложено защищать его, тем более что и законопроект был разработан в комиссии под его председательством, в бытность его моим товарищем.
Он прибавил мне, что ему лично сдается, что Барк просто боится правых, не хочет связывать себя с отстаиванием законопроекта и, конечно, не станет распинаться в пользу него, а предоставит все дело его естественному течению. Покровский просил меня помочь ему, о том же просил меня и председатель Государственного совета Акимов. Я обещал им обоим, что стану с полным убеждением отстаивать законопроект, внесенный мною и вышедший из Думы с очень малыми изменениями против первоначальной схемы.
Я прибавил, что возражать против него теперь, во время войны, просто неприлично, и какие бы ни были возражения по существу, но имущим уклоняться от нового обложения, когда неимущие, во всяком случае, уже привлечены к новым тягостям, просто недопустимо. Так я и поступил. Много часов просидел я в Совете за этим делом, и если только стенограммы заседаний Совета где-либо сохранились, то из них ясно каждому, что мне пришлось взять на себя вместе с Покровским всю тяжесть защиты. Барк почти не появлялся в Совете. Центр и левые помогали всячески проведению дела. Правые развили небывалую энергию в обратном смысле, и, когда заболел, а потом и скончался П. Н. Дурново, провал дела взяли на себя граф А. А. Бобринский и А. С. Стишинский.
Но он им не удался, и после многих бурных заседаний, после бесконечных поправок и пересмотров их в комиссии дело благополучно прошло и было утверждено государем, после достигнутого с таким же трудом соглашения с Государственной думой. Я могу сказать без всякого преувеличения, что мое участие имело большое влияние на исход дела, но зато оно же обострило еще раз отношение ко мне правой фракции. Полезно при этом упомянуть, что при решительном голосовании статей почти все министры, состоявшие членами Государственного совета, не присутствовали в заседании Совета и не дали своими голосами никакого перевеса.
Из других событий того времени память не удерживает почти ничего до второй половины 1916 года.
В связи с уходом Горемыкина и назначением на его место Штюрмера, я припоминаю только один небольшой эпизод.
Как-то днем я сидел, по обыкновению, дома. Прислуги у нас уже было меньше, и часто мы с женою сами отворяли дверь на звонки. Появляется в один прекрасный день, без всякого предупреждения, Штюрмер, никогда у меня не бывавший прежде, — в вицмундире, с лентою, и говорит, что заехал ко мне прямо из Царского Села, чтобы просить меня не уклоняться от помощи ему, в особенности по финансовым делам, в которых он совсем не опытен и не хотел бы смотреть только глазами Барка, «тем более что ему кажется, что и сам он не знает хорошенько, что делать».
Я ответил ему, что никогда не отказывался от участия в делах, когда меня на то приглашали, но за два года войны меня не только не привлекали к ним, но даже явно уклонялись от всякого общения со мною, а теперь, когда наделано уже так много ошибок, едва ли даже стоит обращаться ко мне, тем более что у меня далеко нет уверенности в том, что мое мнение будет принято так, как
