руки.
Я был уверен в эту минуту, что Трепов уже говорил с государем и заручился его согласием, так как, хорошо зная всю подкладку моего увольнения и постоянно следя за всем, что имело отношение к влиянию императрицы на ход событий, он никогда не решился бы предложить мне какую бы то ни было роль, не осведомившись наверху об отношении ко мне. Я ответил ему, что не имею никакого повода отказываться от исполнения какого бы то ни было приказания государя, коль скоро оно может быть мною выполнено, но выразил ему совершенно определенно, что не вижу еще приближения мира, так как вступление Америки будет по необходимости развиваться чрезвычайно медленно, а ход событий на нашем фронте, в связи с нашим внутренним развалом, станет неизбежно только быстро ухудшаться.
Я сказал ему также, что моя роль, в лучшем случае, сведется к добросовестной подготовке материалов для выработки наших пожеланий относительно мирного договора, и такою работою я, конечно, могу заниматься в тишине моего уединения, чтобы передать все, что я успею собрать, в руки тех, кому предстоит участвовать в будущем конгрессе, заранее будучи уверенным в том, что главными действующими лицами будут видные представители правительства того времени, а не такой посторонний человек, как я, не пользующийся к тому же необходимыми симпатиями.
Я прибавил в конце нашей беседы, что для меня чрезвычайно важно отношение к этому вопросу моего друга и долголетнего сотрудника — Н. Н. Покровского, министра иностранных дел, из рук которого я отнюдь не желаю извлекать того, что принадлежит ему по праву. Через несколько дней Н. Н. Покровский приехал ко мне, передал разговор Трепова с ним и сказал, что он приветствует эту мысль и выскажется в самом горячем смысле относительно необходимости ее осуществления, но условился с Треповым, что последний доложит о ней государю и как только получит на то его согласие, то тотчас же станет сообщать мне все материалы по этому вопросу, и предложил поставить в мое распоряжение вице-директора канцелярии министерства князя П. П. Волконского, через которого я буду получать все, что мне потребуется. Я действительно стал вскоре получать пачки всевозможных копий бумаг, не приведенных ни в какую систему, которыми обменивалось наше Министерство иностранных дел со всеми правительствами, начиная с 1914 года. Трепов навестил меня еще раз и сказал, что государь очень обрадовался его предложению, сказал ему, что он питает ко мне глубокое уважение и полное доверие, и выразил даже намерение лично предложить мне это дело, в его ближайший приезд из Ставки. То же самое подтвердил мне несколько времени спустя и Покровский.
Но время шло, и вызова мне не было. Наступили декабрьские события с убийством Распутина, государь приехал из Ставки, но меня никто не вызывал по-прежнему.
Тем временем во второй половине декабря скончался попечитель лицея А. С. Ермолов. Все были убеждены, что заменить его должен не кто иной, как я, того же мнения был и новый председатель Совета министров, член лицейского совета князь Н. Д. Голицын, который решился даже спросить об этом государя, но получил от него в ответ, что лучше всего было бы ему самому занять это место, как не сопряженное с большой работой, и только ввиду его категорической просьбы освободить его от такого назначения государь, вероятно не без его же намека, подписал указ о моем назначении, прибавив, что этим будет довольна и вдовствующая императрица, как покровительница лицея, всегда особенно хорошо относившаяся ко мне. Я узнал об этом только из присланного мне Голициным указа о моем назначении.
Получив указ, я немедленно послал государю мою просьбу о приеме по случаю назначения попечителем лицея и еще раз спросил по телефону Покровского, не согласится ли он напомнить государю о его желании дать мне указания относительно моей работы по собиранию и обработке подготовительных материалов к будущему Мирному конгрессу. Покровский ответил мне по телефону, что еще на последнем его докладе государь говорил с ним об этом вопросе, как окончательно им решенном, и напоминать ему о нем, видимо, нет никакой надобности. Государь вернул мне быстро мою докладную записку о приеме, назначив его на 19 января 1917 года, и почти одновременно с тем и Покровский сообщил мне, что на его новом докладе государь снова подтвердил ему, без всякого его напоминания, что увидит меня на днях и будет непременно говорить о том поручении, которое на меня будет им возложено.
В обычный утренний час, в 11 часов, 19 января я приехал в Царское Село и видел государя в последний раз. Никогда я не забуду этого нашего последнего свидания, и никогда не изгладится из моей памяти то впечатление, которое оставило во мне это свиданье.
Целый год не был я в той приемной, перед кабинетом, в которой бывал столько раз за десять лет моих частых посещений. Ничто не изменилось за целый год, что я не переступал порога Александровского дворца. Тот же швейцар на подъезде, видимо обрадовавшийся видеть меня, тот же скороход провел меня в приемную, те же конвойцы у всех дверей, те же книжки и альбомы на столе приемной, те же картины и портреты на стенах, те же лица в приемной: граф Бенкендорф и доктор Боткин, мирно беседующие между собой, а первый из них при моем появлении в приемной пошел ко мне навстречу и сказал даже: «Разве сегодня пятница?» — и на мое замечание, что я уже три года как не езжу больше по пятницам, засмеялся и сказал: «Мы все еще считаем, что вы — министр финансов и председатель Совета, настолько мы привыкли видеть вас здесь».
Государь тотчас принял меня. Когда я вошел в его кабинет, он стоял у окна у самых входных дверей и тут же и остался, не подходя, как это он делал всегда, к письменному столу, и не предложил мне сесть, а остался говорить со мною стоя. Мне показалось, что дверь из кабинета в уборную была приотворена, чего никогда раньше не бывало, и что кто-то стоит за дверью. Быть может, это был просто обман моего слухового впечатления, но во все время нашего короткого разговора это впечатление не оставляло меня.
Внешний вид государя настолько поразил меня, что я не мог не спросить его о состоянии его здоровья. За целый год, что я не видел его, он стал просто неузнаваем:
