Через два года после «Письма с Канатчиковой дачи» была написана «Лекция о международном положении» (1979). В первом случае герои находятся в психбольнице, а во втором — в тюрьме. И обращаются они, соответственно, к академиикам и к лидерам западных стран, то есть к высокопоставленным персонам: «Тесно нам в себе самом» (АР-8-52) = «Кого-то запирают в тесный бокс»; «Населенье всех прослоек: / Тот — сбежавший, тот — изгой» (С5Т-4-253) = «Я не еврей, но в чем-то я изгой <…> Сбегу, ведь Бегин тоже бегал» (АР-3-135); «Пишет Вам вся наша дача <.. > Отвечайте нам, а то…» (АР-8-60) = «Пишите нам — не тех вы выбираете» (АР-3-132); «Мы Бермудский треугольник / На троих распределим» (АР-8-62) = «[Здесь трое] Вон наш пахан — чего вы выбираете» (АР-3-132); «Дайте рупор, дайте волю, / Отпустите на два дня!» (АР-8-48) = «Лишь дайте только волю, мужики!»; «Даже он, великий стоик, / Плачет: “Гибнем задарма!”» (АР-8-36) = «Сижу и плачу, жажду передачу я» (АР-3134); «Жаль, примчались санитары, / Зафиксировали нас» (АР-8-56) = «Жаль, на меня не вовремя накинули капкан» (АР-3-130); «Кое в чем мы преуспели — / Мы талантливый народ» /5; 471/ = «Таланты — вон по камере» (АР-3-132); «У него приемник “Грюндиг” <…> Голос вражеский поймал» (АР-8-58) = «Приемничек сосед соорудил <…> Услышу Мишку Шифмана — заплачу я» (АР-3-134); «Зря не давим Израйль» (АР-8-38) = «Моше Даян без глаза был и ранее — / Другой бы выбить, ночью подловив! / И если ни к чему сейчас в Иране я, / То я готов поехать в Тель-Авив» /5; 224/; «Вот те раз! Нельзя же так!» /5; 135/ = «Согласен он. Не нужно? Вот те раз!» /5; 544/.
Единственное различие связано с тем, что в ранней песне героям «для бунта и скандала <…> вождя не доставало» (АР-8-44), а в поздней они уже располагают таким вождем: «Вон наш пахан — он просто в самый раз» (АР-3-132).
В том же 1979 году появилось посвящение к 15-летию Театра на Таганке «Пятнадцать лет — не дата, так…», в котором речь ведется от лица коллектива театра, и положение этого коллектива мало чем отличается от положения пациентов психбольницы: «Поют здесь отравой сущей» (С5Т-4-255) = «Сочится жизнь — коричневая жижа»; «Те, кто выжил в катаклизме. / Пребывают в пессимизме» = «Мы уцелели при большим пожарах, / При катаклизмах, взрывах и т. д.» (АР-9-40). Причем в последнем случае театральная труппа, «уцелевшая при катаклизмах», тоже «пребывает в пессимизме»: «Забудут нас, как вымершую чудь».
В обоих случаях упоминаются пожары: «Мы про взрывы, про пожары / Сочиняли ноту ТАСС» = «Я вам спою сегодня о пожарах»[1890] [1891] [1892] (АР-9-44) (незадолго до этого была написана песня «Пожары», в которой эта тема разрабатывалась очень подробно: «Пожары над страной — всё выше, жарче, веселей»); «.Лет 15 с промежутком / Он сидел за страсть к валюткам» (АР-8-36) = «15 лет я просидел на нарах» (АР-9-44). Такой же образ лирического героя находим в следующих цитатах: «Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я» («Лекция о международном положении»), «Голая Правда на струганых нарах лежала» («Притча о Правде»; АР-8-162), «Ты на нарах сидел без забот и без дел» («Здесь сидел ты, Валет…»), «Но пока я в зоне на нарах сплю…» («Бодайбо»), «Я стукнул ртом об угол нар и сплюнул зубы» («Палач»; АР-16-188), «Еще мы пьем за спевку, смычку, спайку / С друзьями с давних пор, с Таганских нар» («Театральнотюремный этюд на Таганские темы», 1974).
И в «Письме с Канатчиковой дачи», и в посвящении к 15-летию Таганки встречается безымянное упоминание власти: «Этот кто-то штепсель спрячет, / Провод вырвет — злись не злись» (АР-8-42) = «Но кто-то вытряс пулю из обоймы / И из колоды вынул даму пик». А герои понимают, что ничего хорошего это не сулит: «Началось — держись, наш брат!» (АР-8-44) = «Терпите, братцы, — будет 18» (АР-9-50); и даже рассматривают возможность самоубийства: «Нам осталось уколоться / И упасть на дно колодца» = «Есть для себя патрон, когда тупик», — поскольку на их просьбу отпустить: «Дайте рупор, дайте волю, / Отпустите на два дня» (АР-8-48) = «Нас папа ждет, пустите в Ватикан» (АР-9-50), — власть реагирует лишь новыми репрессиями: «Крепко держит полотенце / И сгибает нас в дугу»234 = «15 лет ломали — не сломали. / Дай бог теперь Таганке устоять» (АР-9-50). Причем интересно, что и пациенты Канатчиковой дачи, и «узники Таганки» названы талантливыми: «Кое в чем мы преуспели — / Мы талантливый народ» /5; 471/ = «Талантов — тьма, созвездие, соцветье»235, - так же как и в «Лекции о международном положении»: «Плывут у нас — по Волге ли, по Каме ли — / Таланты — все при шаге, при плаще», — где герой находится в «тесном боксе» (аналоге психбольницы и Таганской тюрьмы) и мечтает поехать в Ватикан: «Я б засосал стакан — и в Ватикан!» (ср.: «Нас папа ждет, пустите в Ватикан»; АР-9-50).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Как видим, пациентов Канатчиковой дачи можно назвать ролевыми персонажами лишь отчасти, поскольку многие их высказывания или действия соотносятся с жизнью самого поэта, а также коллектива Театра на Таганке и советского общества в целом. Ирония же, с которой выведены эти персонажи, служит для прикрытия глубочайшего трагизма и личностного подтекста песни.
И, наконец, последнее масштабное произведение Высоцкого на медицинскую тему — это стихотворение «Общаюсь с тишиной я…» (май 1980), представляющее собой своеобразное продолжение и завершение трилогии «История болезни», но в нем уже нет ни допроса с применением пыток, ни насильственных операций. Стержнем стихотворения является СМЕХ.
Отношения между лирическим героем и советской властью вновь представлены в виде оппозиции «пациент — врачи». А смех героя демонстрирует его отношение к официальным нормам, принятым в советском обществе.
Суть внешнего сюжета стихотворения состоит в следующем: герой выпил залпом восемьсот грамм алкоголя, потом у него наступило похмелье, и он был доставлен в больницу, где и рассказал об этом врачам. Вот и весь сюжет. И если считать его единственным, то будет непонятен смысл стихотворения. Однако при анализе текста обнаруживается целый ряд деталей, указывающих на наличие в нем второго плана.
Итак, герой, будучи водворенным в больницу, старается вспоминать «про самое смешное», поскольку перед лицом страха, неизвестности лучше всего помогает смех. А страх у героя возник из-за того, что он не знает, как будут с ним вести себя врачи: «Боюсь глаза поднять», «От смеха ли, от страха ли / Всего меня трясет», «А мне смешно до ужаса, / Но ужас мой — смешной».
Герой вспоминает реакцию врачей на его рассказ: «Врачи чуть-чуть поахали: / “Как? Залпом? Восемьсот?”»[1893]. Эти восемьсот грамм являются условной деталью, которая показывает несовместимость принципов лирического героя и норм, принятых в советском обществе. Вместе с тем правдоподобность этой детали находит подтверждение, во-первых, в черновиках «Аэрофлота» (1978): «Я хоть литру могу, не моргнув» (АР-7-118); а во-вторых — в воспоминаниях Валерия Нисанова: «Однажды Володя наливает в фужер — а у меня были такие: большие, по пятьсот граммов — бутылку водки. И р-раз! Залпом]. А Валера Янклович увидел — он же его охранял от этого дела — и говорит: “Раз ты так! Смотри — и я!”. И — себе в фужер. Выпил — и упал»[1894] [1895].
Впоследствии эту историю Высоцкий обыграл в одном из устных рассказов: «“Пиво-воды”. Мороз, значит, градусов двадцать три, двадцать пять, и стоит маленький такой мужичонка. А рядом баня, знаешь, “Кировский” где-то так недалеко, и идет с веником, здоровый такой, блядь, мужик, такая харя у него, и кепка, и ему всё равно не холодно. И он так говорит: “Мамаша, давай-ка мне быстренько, блядь, одну пустую, другую полную!”. И она уже ему туда — раз! — двигает. Он достает отсюда четвертинку — значит, в бане он ее не выпил, — открыл так ее, размотал, буль-буль-буль в кружку: “А-а!..” — выпил, второй кружкой закусил, взял этот веник и пошел. А мужичонка маленький — он на него так с восторгом смотрел: как, мол, блядь, он дает! И как только он ушел, он говорит: “Мамаша, давай, одну пустую, другую полную!”. Она, значит, дает ему пустую и полную. Он пустую открыл так дрожащими руками — видимо, у него похмелье, — открыл так, налил эту, значит, выпил — и упал»238.
