Нетрудно догадаться, что в образе «здорового такого мужика» Высоцкий вывел самого себя (в стихотворении «Общаюсь с тишиной я…» это выглядело так: «Не сплю — здоровье бычее»). К тому же здесь возникают две любопытные переклички со «Сказочной историей» (1973), где автор выступал в образе Ивана-дурака, который выпивал в «Каме» со своими друзьями, а потом, «когда кабак закрыли», отправился в «белокаменные палаты», где работал круглосуточный буфет, чтобы прикупить еще спиртного: «И он так говорит: “Мамаша, давай-ка мне быстренько, блядь, одну пустую, другую полную!”» = «Эй, мамаша, что сердита? / Сдачи можешь не давать»; «Он достает отсюда четвертинку — значит, в бане он ее не выпил» = «У буфета — всё нехитро: / Пять “четверок”, два пол-литра».
Итак, в стихотворении «Общаюсь с тишиной я…» врачи «поахали», узнав, что герой выпил «залпом восемьсот». А мотив удивления власти или других людей при виде действий лирического героя встречается у Высоцкого постоянно: «Турецкий паша нож сломал пополам, / Когда я сказал ему: “Паша, салам!”. / И просто кондрашка хватила пашу, / Когда он узнал, что еще я пишу, / Считаю, пою и пляшу» («Песня попугая»), «И никто мне не мог даже слова сказать, / Но потом потихоньку оправились» («Путешествие в прошлое»), «Но подо мной написано: / “Невиданный доселе”» («Гербарий»), «Онемели все при виде одиночки, / А ему, простите, что? — Хоть бы что!» («Мореплаватель-одиночка»), «Вот это да, вот это да! / Спустился к нам, не знаем кто. / Как снег на голову, сюда / Упал тайком, инкогнито» («Песня Билла Сигера»).
Герой вспоминает свою первую беседу с врачами, сам еще не зная, чего ему ждать: «От смеха ли, от страха ли, / Всего меня трясет», — так как опасается, что те опять могут применить силу, как в «История болезни», а его собственная жизнь уже не представляет никакой ценности: «Теперь я — капля в море, / Я — кадр в немом кино, / И двери — на запоре, / А все-таки смешно».
Герой знает, что к нему должны войти врачи: «Не сплю — здоровье бычее, / Витаю там и тут, / Смеюсь до неприличия / И жду — сейчас войдут».
У Высоцкого действительно было «бычее здоровье», о чем он неоднократно говорил в своих произведениях: «Есть здоровье бычее, / Мысли есть, талант, / И задумал нынче я / Написать роман»[1896] [1897] [1898], «У нас в столовой, например, нет тараканов. Им вкололи аминазин, и они все спят, как миленькие. А я не сплю — я работаю, мне еще не вкололи, потому что я здоров, то есть абсолютно, по-бычьи здоров» (С5Т-5-45), «Я здоров — даю вам слово, только здесь не верят слову» /5; 406/, «Я был здоров, здоров, как бык, / Как целых два быка» /5; 86/, «Я здоров, к чему скрывать, — / Я пятаки могу ломать, / Я недавно головой быка убил» /1; 35/, «Я, как раненый бык на арене, чудил» /2; 338/, «Мне папаша подарил бычее здоровье» /5; 126/, «Здоровье у меня добротное» /3; 84/, «Я здоровый, я выжил — не верил хирург» /5; 26/, «И плевал я — здоровый трехлетка — / На воздушную эту тревогу!» /5; 48/, «Один ору — еще так много сил, / Хоть по утрам не делаю зарядки» /5; 128/, «Так много сил, что все перетаскаю» /5; 210/, «Двухсоткилограммовую громаду / Над головою с воем подниму!» /3; 335/. А по воспоминаниям режиссера Александра Митты, Высоцкий «без проблем не спал ночь-две»240, - что также говорит о его «бычьем здоровье».
В разбираемом стихотворении лирический герой смеется до неприличия. Это объясняется тем, что «психологически смех снимает с человека обязанность вести себя по существующим в данном обществе нормам — хотя бы на время»241, особенно (в случае с Высоцким) — перед лицом власти. Поэтому мотив неприличности и сопутствующий ему мотив нахальства лирического героя находят отражение во многих произведениях: «Я отвечал ему бойко, / Может, чуть-чуть неприлично» /2; 365/, «Разомлею я до неприличности» /2; 133/, «Он не вышел ни званьем, ни ростом, / Ни приличий не знал, ни манер» /3; 426/, «Слова все были зычные, / Сугубо неприличные» /5; 576/, «В школе по программам обязательным / Я схватил за Дарвина пять “пар”, / Хохотал в лицо преподавателям / И ходить стеснялся в зоопарк» /3; 479/, «Я, обнаглев, на стол кошу / И вою, что есть сил: / “Я это вам не подпишу, / Я так не говорил!”» /5; 374/, «Я обнаглел и закричал: / “Бегите за бутылкой!”» /5; 386/ и т. д. Этот же мотив встречается в исполнявшейся Высоцким песне «Когда качаются фонарики ночные…» (на стихи Г. Горбовского): «И мой нахальный смех всегда имел успех…».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Тем временем между ожиданием врачей и последующими событиями прошло уже значительное количество времени, так как врачи успели не только войти, но и описать поведение героя (вновь возникает мотив протокола): «Халат закончил опись / И взвился — бел, крылат: / “Да что же вы смеетесь?” — / Спросил меня халат».
Врачей раздражает то, что герой продолжает смеяться, а они не могут понять причины его смеха. Это подчеркивает их принадлежность к разным мирам. Как сказано в черновиках «Гербария»: «Мы разным миром мазаны, / Другим добром напичканы, / Иным нафаршированы, / Мозги и цвет другой!» /5; 367/.
Поэтому в стихотворении «Общаюсь с тишиной я…» лирический герой смеется прямо в лицо своим врагам: «Но ухмыляюсь грязно я / И — с маху на кровать: / “Природа смеха — разная, / Мою — вам не понять. / Жизнь — алфавит, я где-то / Уже в “це”, “че”, “ша”, “ще”. / Уйду я в это лето / В малиновом плаще”».
Несмотря на предчувствие близкой смерти, герой продолжает смеяться, так как смех помогает увидеть все в новом — истинном — свете: «Палата — не помеха, / Похмелье — ерунда! / И было мне до смеха — / Везде, на всё, всегда!».
Похмелье же здесь — больше морального, чем физического свойства, как в стихотворении «Ядовит и зол, ну, словно кобра, я…» (1971): «Загнан я, как кабаны, как гончей лось, / И терплю, и мучаюсь во сне: / У меня похмелие не кончилось, — / У меня похмелие вдвойне. / У меня похмелье от сознания, / Будто я так много пропустил. / Это же моральное страдание! / Вынести его не хватит сил», — и еще в одной песне 1971 года — «Баньке по-черному»: «Кричи! / Загнан в угол зельем, словно гончей лось. / Молчи, — / У меня давно похмелье кончилось! / Терпи! — / Ты ж сама по дури продала меня! / Топи, / Чтоб я чист был, как щенок, к исходу дня» («Загнан я, как кабаны, как гончей лось» = «Загнан в угол зельем, словно гончей лось»; «терплю» = «терпи»; «У меня похмелие не кончилось» —* «У меня давно похмелье кончилось»). В обоих случаях лирический герой обращается за помощью: в песне — к любимой женщине, которая его «продала», а в стихотворении — то ли к другу, то ли к подруге.
Однако в стихотворении «Общаюсь с тишиной я…» герой, находясь в преддверии смерти, воспринимает все события сквозь призму смеха, облегчая свое душевное состояние и уже не так переживая по поводу упущенных возможностей: «Часы тихонько тикали, / Сюсюкали: сю-сю… / Вы втихаря хихикали, / А я — давно вовсю».
Теперь сопоставим это стихотворение с «Историей болезни».
В обоих случаях герой накануне выпил и был доставлен в больницу: «Но это был не протокол — / Я просто пил вчера» /5; 389/ = «Врачи чуть-чуть поахали: / “Как? Залпом? Восемьсот?”». Поэтому он говорит о своем похмелье: «Стоял я, голый, как сокол, / Похмельный со вчера» /5; 383/ = «Палата — не помеха, / Похмелье — ерунда!»; и о врачах: «Врач стал чуть-чуть любезней» = «Врачи чуть-чуть поахали».
Также герой оказывается в отрыве от людей: «Мне здесь пролеживать бока / Без всяческих общений» /5; 407/ = «Общаюсь с тишиной я»; предстает голым и ничтожным на фоне всемогущества врачей: «Лежу я голый, как сокол» = «Теперь я — капля в море <.. > Смешно мне в голом виде лить / На голову ушат» (АР-2-75); и сравнивает происходящее с фильмом: «И, словно в пошлом попурри, / Огромный лоб возник в двери» = «Я — кадр в немом кино. <.. > И жду — сейчас войдут».
