— Отчего мантилья? Отчего такие строгие линии? Отчего все мрачное? Будто какая драма! — начал было он тоном легким и ироническим. Но вдруг выпалил всерьез: — Что-нибудь случилось с Гликерией?
— Почему с Гликерией? — поинтересовалась Дуняша. — Почему не со мной?
— Не знаю, — смутился Шеврикука. — Взял и подумал о Гликерии. И ляпнул! Экая глупость! Самому странно.
— Значит, ты о ней все время думаешь, — уверила его Дуняша. — Противна она тебе или прелестна, но ты о ней думаешь. Ты сейчас просто испугался.
— Ну конечно! Вам показалось, — возразил Шеврикука. — У вас к этому расположены мысли.
— Ты предлагаешь вести разговор на «вы»? — удивилась ДуняшаНевзора. — На «вы» так на «вы». Эко вы растерялись из-за своего испуга и даже, видимо, рассердились на себя. Это пройдет.
— Уже прошло, — согласился Шеврикука. — Так что у вас за драма?
— Драмы нет. Есть осложнение обстоятельств, и более ничего.
— Надо понимать, в холодную вас не отправили…
— Пока нет.
— Не завели ли вы в приложение к мантилье еще и кастаньеты?
— Если и завела, то взять их с собой сегодня повода не было.
— Стало быть, приглашение меня на прогулку было исключительно деловое.
— Разве приглашение? Так, робкое, тихое воздыхание о деле. Или напоминание о нем. Вы же согласились стать проводником.
— Было произнесено: «Ни о какой услуге просить мы у вас не будем».
— Произнесено сгоряча.
— Возможно, что и я именно сгоряча вызвался быть проводником. А теперь пыл пропал. И у меня произошло осложнение обстоятельств.
— Шеврикука, ты ведь и сам знаешь, что ввяжешься в наши дела.
— Не вижу никакой корысти. И никакой выгоды.
— А тебе и не нужна корысть. А все равно ввяжешься.
— Я полагаю, придумано и дело, в числе прочих, в связи с ним госпожа и направила ко мне барышню-служанку, — сказал Шеврикука.
— Да, — согласилась Дуняша. — Есть и частное дело. Добыть для Гликерии Андреевны некий предмет. Или даже два предмета. Но сначала один. В известном доме на Покровке.
— Это дом Гликерии. Она в нем хозяйка.
— Кабы так. Ей не все доступно. И не все разрешено. А многое и запрещено. Нарушения запретов вызовут кары. Случайное же лицо может коснуться того, что теперь необходимо Гликерии. С этим делом госпожа ни к кому не направляла служанку.
— Так, — кивнул Шеврикука. — Еще что?
— Один из предметов — бинокль.
— Бинокль?
— Бинокль. Театральный.
— Отчего же не с броненосцев? Отчего же не для наблюдений за эскадрой Нельсона?
— Театральный, — сказала Дуняша. — Успокойся. Театральный. Перламутр, кость, медь. Наблюдали сквозь него за трагедиями Озерова и танцами Истоминой.
— А второй предмет?
— Сразу тебе знать и второй, как же!
— Ясно. Первый — крючок с червяком.
— А ты его уже и проглотил.
— Предположим. Но он не впился мне в губу. Я его могу откусить. Могу даже и переварить.
— Дело твое.
— Хорошо, — сказал Шеврикука. — Бинокль Гликерии Андреевне я добуду.
— Благодетель ты наш! Я ли в тебе сомневалась!
— Дальше что?
— Между прочим, на тебя положила глаз Увека Увечная.
— Один глаз? Два, три? Сколько у нее теперь вообще глаз? Я ее давно не видел. Толком и не знаю, какая она.
— Увидишь, — сказала Дуняша-Невзора. — Как бы мы этого ни не хотели, но ты ее увидишь. У нее два глаза. Как у меня. Как у тебя. Как у Гликерии.
— Увижу так увижу, — сказал Шеврикука. — А вам что, будет неприятно, если я ее увижу?
— Нам все равно. И не станем же мы хватать ее за платье. И может, какой толк выйдет для нас из вашего с ней свидания.
— Это где же?
— Есть сведения, что под маньчжурским орехом.
— Даже так? Ладно… И, стало быть, нынешний разговор со мной предпринят без всяких просьб и пожеланий Гликерии Андреевны?
— Если она узнает о нем и поручении добыть бинокль, она может и прогнать меня. Она в обиде на тебя, Шеврикука. Зачем надо было дразнить ее напоминанием о дурной клятве?
— Но клятва была.
— Была или не была, кто знает. И клятва ли? Может, некое вынужденное обещание. Или обязательство, вырванное обманом, страхом, болью, боязнью принести беды другим. Или вызванное несуразностями обстоятельств жизни.
— Всему нужно найти оправдания.
— Но великодушно ли было с твоей стороны напоминать женщине о ее… о тяготящих ее обстоятельствах?
— А может, я тогда самому себе напоминал о дурной клятве, чтобы не втравиться в совершенно ненужную мне затею…
— И все же втравишься, втравишься!
— И клятва та уже приводила к действиям, добру не служившим…
— Не клятва! Это не клятва!
— Ну, пусть даже и обязательство… У меня иные житейские правила, и я не хочу…
— А если Гликерия Андреевна желает освободиться от этого обязательства, оно ее тяготит, оно ее губит, но сейчас есть возможность освободиться от него, отчего же ты, Шеврикука, не хочешь помочь ей в этом?
— Не верю я в то, что она сама желала и теперь желает…
— А ты поверь! Ты несправедлив, ты неправ, Шеврикука, и ты сам понимаешь это!
— У Гликерии Андреевны — свое. У меня — свое.
— Ведь ты же думаешь о ней! И не перестаешь думать!
— Бинокль я для нее добуду. Если такой бинокль есть. И все.
Шеврикука замолчал. Он знал Дуняшу-Невзору и полагал, что она не выдержит и сразу же примется говорить и о втором предмете. Но молчала и Дуняша.
— У вас там все по-прежнему бурлит и клокочет? — спросил Шеврикука. — Крушат казематы и с цепей срываются?
— Да. Бурлит и клокочет. Но не по-прежнему, а куда круче.
— Мрачные непрошеные гости в ваши Апартаменты более не являлись?
— Пока не являлись. Однако все это — наше. Но — не твое! — резко сказала Дуняша.
— Именно так, — согласился Шеврикука. — А потому, если нет еще каких дел, можно и разойтись.
— Да, — кивнула Дуняша. — И разойдемся.
— Когда добуду бинокль, не знаю. Вдруг и завтра. А то уйдет и неделя.
— Не тяни.
— Вы явитесь за ним? Или мне дать весть?
— Дай ты.
— Хорошо.
И разошлись.
— Погоди! — остановила Шеврикуку Дуняша. — Увека Увечная рвется в Самозванки. В Марины Мнишек! Имей в виду!
— Мне-то что? — холодно сказал Шеврикука. Хотел было поинтересоваться, не носили ли мантильи в Венеции на известных маскарадах, все скрывавших и всех уравнивавших, и не пригодится ли мантилья и зимой в Оранжерее. Но раздражать Дуняшу не стал.
«Бинокль добудет Пэрст-Капсула, — решил Шеврикука. — Если бинокль и впрямь есть».
Утром о бинокле было сказано Пэрсту-Капсуле. Пэрст выслушал Шеврикуку с вниманием, кивнул, мол, буду прилежным. О томлении всей своей сути он не счел нужным напоминать Шеврикуке, а может быть, томление временно не тяготило полуфаба или было отменено поручением. Шеврикука туманно намекнул на то, что в доме Тутомлиных на Покровке возможны и занимательные прогулки для любопытного, конечно, существуют сложности и опасности, а потому отваге и зоркому глазу там должно сопутствовать хладнокровие. Пэрст-Капсула опять кивнул: да, понял, буду прилежным.
В одиннадцать вечера бинокль был доставлен Шеврикуке.
Милая штучка, думал Шеврикука, разглядывая бинокль, конец восемнадцатого, светло-палевый перламутр с переливами, бронза (или латунь?), винт — не из платины ли, а поставишь на стол — будто две башни с мостами, два донжона. Откуда его привезли? Из Германии? Из Франции? Из Голландии? Наверное, из Франции, раз донжоны. Именно для трагедий Озерова и танцев Истоминой. Милая штучка, милая…
— Внутри него нечто есть, — сказал Пэрст-Капсула.
— Ты его разбирал?
— Нет. Но внутри него есть нечто. Я вижу это.
— Бинокль лишь футляр?
— Нет. Бинокль и есть бинокль. С ним можно идти в театр и теперь. Но внутри него помещено нечто, не имеющее к нему отношения. Оно твердое, и я могу…
— Не надо, — быстро сказал Шеврикука. — Это не моя вещь. Я лишь оказываю с твоей помощью мелкую услугу знакомым.
Произнеся слова о мелкой услуге, Шеврикука почувствовал неловкость. Не обидел ли он и сейчас Пэрста-Капсулу небрежным унижением степени важности услуги, не признал ли тем самым его мальчонкой на побегушках?
— Полагаю, что поиски предмета не были легкими, — ответственно выговорил Шеврикука, — а потому прошу принять мои признательность и благодарность…
— Да, легкими не были, — согласился Пэрст-Капсула. — Прятавший знал, куда положить бинокль. Но я не жалею о прогулках по дому. Хотя, как вы знаете, я был там не впервые. Но в прошлый раз было не до прогулок.
— Я догадываюсь, — кивнул Шеврикука.
— Вы были правы. Любопытному и умеющему проникать там доступны занимательные открытия.
Было очевидно, что занимательные открытия Пэрстом-Капсулой совершены, он не прочь, коли возникнет в этом нужда, Шеврикуке о них поведать, но готов и помолчать. Шеврикука чуть было не принялся расспрашивать следопыта и добытчика антикварно-исторических вещей и потрепанных портфелей о покровских открытиях, но сообразил, что проявит себя личностью неосведомленной, малосведущей, возможно, потеряет в глазах Пэрста-Капсулы лицо, да и все, связанное с Гликерией, он желал от себя отдалить, а потому лишь спросил, и то как бы между прочим:
