– Эмиграция? Для нас, Филипп, это непростое дело. Мы уже не молоды. Хотя, по правде, я об этом думал не раз. Может быть, действительно не будет у нас выбора.
– Во имя сына, Зелиг. Саула надо послать в молодежное сионистское движение, чтобы его там подготовили к репатриации, я поговорю об этом с Беллой.
– Об этом надо сначала поговорить с Розалией, – торопится сказать Зелиг. – а ты, Филипп, что собираешься делать? Останешься в Германии?
– Настанет день, и я уеду в страну Израиля. Зейлиг, я собираюсь жениться, разделаюсь не спеша со всеми делами, это не будет, конечно, с сегодняшнего дня назавтра.
– Жениться? Поздравляю, Филипп! – Зейлиг поднимает голову, – поздравляю.
– Ребенок болен, говоришь? – спрашивает доктор Ласкер. – Пойду, проведаю его.
Филипп входит в комнату. Постель пуста.
* * *
Саул ищет Отто. Сумерки опустились на переулок, забитый домохозяйками и рабочими, возвращающимися по домам. И Хейни сын Огня возвращается с фабрики. Идет по переулку, большой, широкогрудый, чернолицый, и все с уважением здороваются с ним. Тут, в переулке, он – персона. Тут матери пугают им непослушных детей, – мол, расскажем Хейни, он придет, возьмет вас и бросит в печь. Тут, в переулке, никто не осмелится сказать – «Хейни – пустое место». Тут Хейни шагает с приподнятой головой, выпятив грудь, и кивает головой налево и направо, отвечая на приветствия. Но с приближением к забегаловке, грудь его вжимается, здесь ожидает его жена Тильда, маленькая, сухонькая, кудрявая Тильда, которую Хейни может всю вобрать в свои огромные ладони. Но глаз Тильды остер на Хейни и его деньги, и глаз этот смягчает его широкие плечи. Тильда стоит на страже, и Хейни покорно идет за нею, как послушный ребенок, который держится за мамину юбку.
Саул идет к скамейке. Скамейка пуста и по-осеннему уныла. Дождь размягчил черную землю вокруг нее, липы покрыли его желтыми листьями, киоск Отто закрыт на замок.
– Ты ищешь Отто? – спрашивает Эльза, стоящая у ворот, напротив забегаловки. Волосы ее зачесаны вверх, она в черном пальто с золотыми пуговицами. Алый рот ее пылает, как головешка. – Твой Отто сидит в трактире, там сегодня весело.
С тоской и скорбью смотрит Саул на физиономию жирной Берты, нарисованную на стекле трактирного окна. Зайти или нет? Двое рабочих открывают туда дверь, и Саул проскальзывает вместе с ними. Несколько секунд жмурит глаза от яркого света. Воздух в трактире густ и жарок, спирает дыхание. Странное безмолвие в забегаловке, полной до отказа. Что-то скрыто за этим, – чувствует Саул и глазами ищет Отто. Почти весь переулок здесь. Но где же Отто? Вот мелкий продавец Куно, горбун, начиненный множеством суеверий, подобно зернам в гранате. Вместе со шнурками для ботинок он продает и подает добрые советы домохозяйкам, а также – средства от буйства и дурного сглаза.
– Знаю я одного человека по имени Миллер, который забыл три раза плюнуть, когда проходил мимо бородатого еврея, и в какой-то миг посмотрела беременная жена Миллера, чей живот доходил до ее зубов. Не отвела взгляда от огня плиты. У нее родился младенец с большим красным пятном на правой щеке.
Глаза Куно расширяются от страха. Около него симпатичный Оскар, сутенер, правящий всеми проститутками переулка. Чуб его светится, в углу рта погасшая сигарета. Сидит, молчаливый и напряженный.
Даже долговязый Эгон молчит. Приехал несколько месяцев назад из какого-то прусского села, и с тех пор удивляется и говорит, говорит и удивляется. Прибыл в Берлин на поезде, и не перестает задавать вопросы жильцам переулка:
– Можете мне это объяснить? Прибыл я в Берлин. Я наверху, а Берлин – внизу. Объясните мне это.
– Ну, ясно! – смеются жильцы переулка. – Абсолютно ясно. Появляется летящий осел. Тотчас же город пугается и скользит вниз.
Сапожник Шенке тоже здесь. Странное у него занятие. Он член союза могильщиков, и часто после похорон заходит в трактир печальный, заливается слезами, запивая их приличной порцией водки. Дома его поджидает жена с метлой в руках. И с его приходом крики их разносятся от одного края переулка до другого. Сидит Шенке перед полным стаканом и не пьет.
– Что случилось?
Все молчат. Только слышен звук капающей из крана воды.
– Бруно, вытащи эту соску изо рта, ответь.
Это голос Отто. Теперь Саул его обнаруживает. Отто у трактирной стойки. Два высоких парня закрывают его от Саула. Одеты они в темные штаны для верховой езды, в черные рубашки, на которых у каждого большой выделяющийся знак – серп и молот. Руки держат в карманах и поверх головы Отто, глаза их вперились в лицо хозяина трактира. Тот стоит за стойкой, и вроде ведет какие-то счеты, делая вид, что очень занят. Толстая сигара перекатывается у него во рту. Около него стоит Пауле, выделяющийся огромными кулаками, предводитель всех парней переулка.
– Бруно, вытащи эту соску изо рта! – повторяет Отто, привлекая криком двух высоких, стоящих по обе его сторон, парней. – Отвечай, Бруно.
В трактире слышен сдержанный смех. Всему переулку известна толстая сигара хозяина забегаловки. Он не вынимает ее изо рта даже на миг. Но если вспыхивает спор, перебранка, и воздух в трактире накаляется, Бруно вынимает сигару, чтобы внести и свою лепту в спор, и тут мгновенно появляется его толстая жена Флора, и грозно кричит:
– Бруно! – И сигара возвращается в рот своего хозяина.
Жители переулка спрашивают с показной наивностью:
– Флора, в постели он вынимает сигару или нет? – и быстро убираются из трактира. Потому что у Флоры щетинятся не только ее усы, язык ее так ощетинится, что хоть стой, хоть падай. Побаивается она лишь одного человека из переулка – Отто.
– Бруно, говори, как человек. Мы хотим услышать честный ответ на честный вопрос. Что от тебя хотел твой друг Кнорке, пропади он пропадом, и две лунообразные физиономии, сопровождавшие его, пропади и они пропадом? Что они просили, чтобы им провалиться в преисподнюю, от тебя, тогда, после полудня, а, Бруно?
Кап-кап! – длит свое бормотание кран, словно бы подчеркивая слова Отто. Хозяин забегаловки вынимает изо рта сигару. Оскар встает со своего места и танцующей походкой приближается к стойке. Саул перестает стесняться и тоже приближается к Отто.
– Что вы на меня напали? – глаза хозяина забегали по всей забегаловке, голос скрипит, как старая пила. – Еще так напали! Это что, в первый раз господин чиновник посещает мой трактир?
– Бруно! – на лице Отто появляется горестное выражение. – Бруно, не напевай нам опереточные куплеты. Ты что думаешь, пропади ты пропадом, что выступаешь перед несчастными близнецами, а, Бруно? Нас тоже окунали в прекрасные воды, и друга моего Кнорке, пропади он пропадом, я хорошо знаю. Когда этот субчик пытается посетить барышень переулка, он лепится к стенам домов, у него трясутся колени от страха Божьего и от мысли, что он собирается совершить. Всегда у меня возникает к нему жалость к этому несчастному, пропади он пропадом. И вдруг сегодня является сюда во всем своем великолепии, мундир республики сверкает правом быть облаченным на этом осле. И двое его сопровождающих с симпатичными физиономиями, пропади они пропадом, существа в его вкусе. Бруно, что искали здесь эти братья-субчики, а, Бруно?
– Какое тебе до этого дело, красный клоп? – Это Флора вернулась из-за двери, за которой прислушивалась к каждому слову.
– А, Флора, добрый вечер?
Отто приветствует ее с большим уважением, как будто это его тетя, что только прибыла издалека.
– Флора послушайся совета старого и нормального, в отличие от тебя, человека: не вмешивайся в дела мужчин. Иди отсюда, Флора, и займись своим симпатичным сынком, Флора.
– И не прислушиваться к каждому хриплому свистку? Что ты вмешиваешься в дела, которые тебя не касаются? Убирайся отсюда со своими двумя красными хулиганами, которых ты сюда привел.
– Флора, не заваривай со мной кашу. Сильно пожалеешь об этом блюде, куколка моя, ты ведь единственная в переулке, на которую я поглядываю сзади, когда ты проходишь мимо меня. А почему? Все из-за расчетов, Флора.
Щеки Флоры начинают пламенеть, как два анемона. Могильщик Шенке громко сморкается и пускает старческую слезу. Рабочие хохочут и пьют за здоровье Отто.
– Почему смеются? – спрашивает долговязый Эгон, – Кто-то может мне это объяснить?
Никто на него не обращает внимания. Флора снова визжит из самого нутра своего брюха.
– Кончай свою болтовню! И не являйся сюда со всякими своими мыслями! Убирайтесь!
– Флора, говорю тебе, до всякой самой простой мысли. – Отто отпускает ей в высшей степени сердечную улыбку. – Проходя мимо тебя, я ловлю себя на вопросе: с какой быстротой может такой тупица, как твой муж, обернуться? Флора, я люблю видеть тебя сзади.
– За тебя, Отто, – поднимает рюмку красавчик Оскар.
– За тебя, Отто, – откликается весь трактир.
Портрет Гинденбурга на стене покачивается от взрывов смеха.
