637-й батальон РОА оказался на передней линии огня и понес тяжелые потери. Миклашевский получил тяжелые ранения в горло, ногу и был отправлен в госпиталь. Несколько месяцев ему пришлось провести на больничной койке. После выписки 30 августа по состоянию здоровья его уволили со службы и направили в Лейпциг в распоряжение дирекции инструментального завода.
23 октября Миклашевский получил очередное письмо от Блюменталь-Тамарина, его тон уже не был столь оптимистичен. К концу 1966 года надобность в холуях, подобных ему, у гитлеровцев отпала. Писал он не из персонального особняка, а из зондерлагеря Восточного министерства, располагавшегося под Берлином. Жалуясь на тяжелые времена и то, что вынужден прозябать в «отвратительных условиях», Блюменталь-Тамарин приглашал племянника к себе, чтобы «в это трудное время быть вместе».
29 ноября 1966 года Миклашевский выехал в Берлин на встречу с дядей и его семьей, но она в тот день так и не состоялась. Больше недели ему пришлось ждать результатов проверки, проводимой гестапо. Ранение на фронте, рекомендации майора Беккера и генерала Кестринга оказались весомее прошлых подозрений тайной полевой полиции, и 7 декабря Миклашевский получил пропуск для прохода в зондерлагерь Восточного министерства.
Вид лагеря и бокса, где семья предателя занимала квартиру, говорили о том, что на пропагандистских весах Восточного министерства он уже мало что весил. Его голос и голоса других подвывал фашистского режима тонули в разрывах советской и союзной авиации. Роскошные апартаменты, какие еще недавно Блюменталь-Тамарин занимал в имении гауляйтера Коха в Кенигсберге, великосветские приемы и изысканные обеды – все это осталось в прошлом. Миклашевский поднимался по лестнице, и на него со всех углов смотрели серость, запустение и безысходность. Он остановился перед дверью под № 13 – уже само число несло печать обреченности для Блюменталь-Тамарина – и позвонил.
На звонок никто не ответил. Миклашевский собрался уходить, когда за дверью раздался настороженный женский голос:
– Кто там?
– Это квартира Блюменталь-Тамариных? – уточнил Игорь.
– А кто вам нужен? – допытывался голос.
В нем Миклашевский узнал знакомые интонации и спросил:
– Инна Александровна, это вы?
– Да, а кто меня спрашивает?
– Игорь! Миклашевский!
Последовала долгая пауза, затем загремели замки, и дверь приоткрылась. Миклашевский подался вперед и в тусклом свете прихожей с трудом узнал тетку. От былой красавицы, которую он встречал в Ленинграде и Москве, мимолетно видел в Кенигсберге, осталась лишь бледная тень. Перед ним стояла усталая, опустившаяся старуха. Это ощущение усиливали мятый халат и следы пудры на лацканах. Она узнала племенника. Его ладный и подтянутый вид пробудил в ней женщину. Суетливо поправив локон, жена Блюменталь-Тамарина пробежалась взглядом по Миклашевскому, задержалась на сумке с подарками, в ее глазах вспыхнул алчный огонек, и, отступив в сторону, запричитала:
– Ой, Игорь! Как же мы тебя ждали! Куда же ты запропастился? Мы уже всякое передумали.
– Тетя Инна, я в порядке. Ждал, когда к вам оформят пропуск.
– Ну, слава богу. А то мы так волновались, так волновались. Эти ужасные бомбежки. Всеволод оборвал все телефоны! Куда только не звонил.
– Инна, кто там? – раздался из глубины комнат мужской голос.
– Всеволод, встречай! Игорь приехал!
– Кто?
– Племянник, Игорь!
В гостиной грохнулся стул, и в прихожую не вышел, а скорее вывалился Блюменталь-Тамарин. Отечный вид лица и мешки под глазами говорили о том, что страх погибнуть под бомбежкой и ужас расплаты за предательство он топил в спиртном. Запои продолжались по несколько дней и заканчивались безобразными скандалами. И сейчас, увидев торчащую из сумки Миклашевского бутылку французского коньяка, Блюменталь-Тамарин встрепенулся, и в его потухших глазах появился блеск. Стиснув в объятиях, он потащил гостя на кухню.
– Всеволод, ну куда же вы? Куда? – пыталась остановить его жена.
– Отстань! – отмахнулся он и захлопнул дверь.
– Всеволод Александрович, как-то нехорошо получается. Что подумает Инна Александровна?
– А-а, – отмахнулся Блюменталь-Тамарин и засыпал вопросами: – Как ты? Как здоровье? Где устроился? Чем занимаешься?
– Можно сказать, вишу между небом и землей. После ранения списали подчистую.
– М-да, не повезло тебе.
– Как сказать, от моего батальона осталось меньше половины.
– Да-да, главное, что живой. Так чем ты занимаешься?
– Работаю на фабрике в Лейпциге. Но это не по мне, поэтому приехал к вам. Вы же писали, что в трудное время нам надо быть вместе.
– Да-да, конечно, Игорь.
– Я очень рассчитываю на вас, Всеволод Александрович. Вы же писали, – забросил удочку Миклашевский.
– Конечно, конечно, но сейчас всем нелегко, – уходил от ответа Блюменталь-Тамарин.
– Понимаю, Всеволод Александрович, и надеюсь на вас. Я не останусь в долгу, – в подкрепление своих слов Игорь распаковал сумку.
На столе появились масло, сыр, колбаса, сахар и свежеиспеченный хлеб. Блюменталь-Тамарин, плотоядно облизнувшись, зашарил по полкам в поисках рюмок, тарелок, вилок и ножей. Игорь открыл бутылку с коньяком, разлил по рюмкам и предложил тост:
– За встречу, Всеволод Александрович! За то, что мы снова вместе!
– Да, да! Я очень рад тебя видеть, Игорь! В это сволочное время мы должны быть рядом! – поддержал тост Блюменталь-Тамарин и, смакуя каждый глоток, выпил до дна, а затем набросился на закуску.
Миклашевский не успевал подкладывать ему кусочки колбасы, сыра, не забывая при этом подливать коньяк в рюмку. После четвертой Блюменталь-Тамарина понесло. Он выплеснул все свои обиды. Давно миновали те дни, когда перед ним раскланивались фашистские бонзы и следовали приглашения на светские приемы. К концу 1944 года его хозяевам из Восточного министерства требовались молодые и сильные, готовые убивать других и безропотно умирать за фюрера. Самовлюбленный брюзжащий старик Блюменталь-Тамарин становился только обузой.
Злость и обида душили его. В порыве гнева он не жалел последних слов, когда костерил своих бывших покровителей, сплавивших его к власовцам, и смешал с грязью всех тех, с кем работал на пропагандистских курсах РОА. Закатившаяся «звезда» гитлеровских радиоподмостков исходила желчью по отношению к Власову и его заместителям – бывшему начальнику штаба 19-й армии генерал-майору Малышкину и бывшему члену Военного совета 32-й армии бригадному комиссару Жиленкову – «этим «ничтожествам, этим солдафонам, которые низвели его, гения русской сцены, до уровня ротного политрука, заставляя выступать перед серым красноармейским быдлом».
Терпеливо выслушав пьяные излияния Блюменталь-Тамарина, Игорь снова вернулся к главной своей цели – переводу в Берлин. Наполнив рюмки коньяком, он поднял тост «за выдающегося мастера сцены» и снова напомнил о его обещании.
– Так как насчет моего перевода в Берлин и работы, Всеволод Александрович?
– Можешь мне поверить, я делаю все, что в моих силах, – уходил от ответа Блюменталь-Тамарин.
– Верю, Всеволод Александрович! Но поймите и меня правильно, послезавтра я должен возвратиться в Лейпциг и выйти на работу.
– Ладно, завтра же едем к этой комиссарской сволочи Жиленкову, и там все решим. Пропагандистские курсы РОА тебя устроят?
Перспектива ездить в компании предателей по концлагерям и склонять военнопленных к вступлению в армию Власова не только претила Игорю, но и ставила его на одну доску с ними. Выход из положения он видел в том, чтобы использовать прошлые связи Блюменталь-Тамарина в министерстве пропаганды, среди светской тусовки, и с их помощью попытаться не только закрепиться в Берлине, но и расширить свои разведывательные возможности и дать знать Андрею, что жив, ждет связи и готов к выполнению задания. Разлив остатки коньяка по рюмкам, Игорь сказал новый тост:
– За наш будущий успех, Всеволод Александрович!
Блюменталь-Тамарин поперхнулся, оторопело посмотрел на племенника и взорвался:
– К-какой к черту успех?! Все летит в тартарары! Эти идиоты, эти бездари прохлопали все! Понимаешь, все! Я не хочу подыхать в этом клоповнике! Не хочу!
– Я тоже, и поэтому предлагаю выбор.
– Какой еще выбор? У нас он один – веревка от Сталина!
– Нет, есть другой! – возразил Игорь и предложил: – Уйти на Запад к американцам или англичанам.
– Англичанам? Американцам? Так они нас и ждут!
– С пустыми руками, конечно, нет.
– У тебя что, есть куча золота? У меня ее нет, остался один талант. Но кому он теперь нужен?
– У меня есть план, хороший план, но нужна ваша помощь, Всеволод Александрович.
– Да? И какой же? – оживился Блюменталь-Тамарин.
– Организовать в Берлине турнир по боксу.
– Что-о?! Ты в своем уме, Игорь?!
– Да. Пожалуйста, послушайте, – сохранял терпение Миклашевский.
