— Да, говорила, — не смотрит на меня, вертит в руках пустую кружку. — Но не уточнила, какой опыт.
— Но было же?
— Было… — отвечает чуть слышно. Перебрасывает ещё не до конца высохшие волосы через плечо. Немного суетливо заплетает их в косу. — Но… Как это сказать? Без… — вижу, что подбирает слова.
— Без проникновения? — уточняю осторожно.
— Да, — её взгляд, в секунду обращённый в мою сторону, полон смятения и растерянности.
В этот момент на всю гостиную раздаётся раскатистый мужской храп, источником которого является спящий за нашими спинами Юра. Разворачиваюсь, обеими руками резко меняю его положение со спины на бок. Затихает.
— А чем вы тогда занимались? — снова обращаюсь к Лиле, которая успела выйти из-за стола и теперь топчется, не зная, чем себя занять, у кухонного гарнитура.
— Тебе всё в красках описать? Что он со мной делал, что я с ним делала? — упирается напряжёнными руками о столешницу.
— Извини, — снова прошу прощения, мысленно обкладывая себя трехэтажным матом за то, что задал такой нетактичный вопрос.
Смотрю на Гордееву. Потерянная. Взгляд в пол. Молчит. В голове, наверное, целый товарняк мыслей проносится. А у меня одна, запоздалая. Плетётся со скоростью черепахи.
Она хочет, чтобы я стал её первым. Ох*еть. Не каждый день такое услышишь.
Теперь до меня доходит, что значили её смущение, робость и осторожность. Это борьба любопытства и влечения с неопытностью. Знаю, сам такое проходил.
Сейчас между мной и Лилей физическая преграда в виде стола. Ещё и эмоциональная вот-вот добавится из-за моего затянувшегося молчания. Но я хочу разговаривать с Лилей на подобные темы максимально близко. Плечом к плечу. Глаза в глаза. А на диване присутствуют «левые уши». И хотя, возможно, Юре снится уже десятый сон, допустить утечки такой деликатной информации не стоит.
— Я могу тебе рассказать? — Гордеева неожиданно задаёт вопрос, когда я оказываюсь перед ней.
— Конечно. Всё, что угодно, — чувствую облегчение от того, что она снова заговорила со мной.
— Мои родители тогда только развелись. Внутри меня был полный душевный раздрай. И Динка в клуб позвала, чтобы развлечься, переключиться. Там я встретила его. Взрослый. Излучающий такую притягательную мужскую энергетику. Познакомились. Он разговаривал со мной как со взрослой девушкой. Без всяких этих липких мальчишеских подкатов. Потом у нас было несколько встреч на нейтральной территории, — в её озвученных мыслях отсутствуют паузы. Потому что паузы — верный повод передумать и дальше не говорить. — Он мне ничего не обещал. Я ему тоже. И вот на одной из встреч у нас произошло… В машине…
— Это и была та самая нейтральная территория? — удивляюсь мужской изобретательности.
— Можно и так сказать, — поворачивается ко мне спиной. Занимает свои руки тем, что раскладывает на полотенце вымытую посуду. — Он знал, что я ещё «ни-ни». И когда у нас дошло до «этого», возможно, просто не захотел брать на себя ответственность, — останавливается. Опускает голову. — Ты меня осуждаешь?
— Осуждать? Тебя? За что? — подхожу ближе. Почти дышу ей в затылок.
— За то, что связалась со взрослым, и, как потом оказалось, женатым мужиком.
— Кого бы я осудил, так это его. За то, что, будучи женатым, с молоденькими девушками знакомился и встречался с ними на «нейтральной территории», — абсолютно себя не контролируя, вдыхаю её запах. Чистый. Тёплый. И, мать его, такой невинный. Прикрываю глаза. Сжимаю руки в кулаки от посетивших мою голову образов и картинок: — Ты мне вот что скажи: он вёл себя прилично с тобой? Или мне надо морду ему набить за непристойное поведение?
— Нет, всё было в рамках, как ты говоришь, активного согласия.
— Тебе уже было восемнадцать?
— Да.
— Тогда не надо думать, что я тебя осуждаю. Ты была совершеннолетняя, и он тебя ни к чему не принуждал. Так что можем закрыть тему.
— Хорошо, спасибо.
Лиля такая трогательная в своей откровенности. И в своей взволнованности. Пытается впихнуть невпихуемое: втиснуть блюдце в плотный ряд выставленных по диагонали тарелок.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Лиль, — касаюсь её плеча. Тут же замирает, — прости за мою реакцию. Я и предположить не мог… Я был почти уверен, что…
— Разочарован?
— Нет, что ты.
Это не разочарование. Скорее, растерянность.
— Уже не хочется со мной связываться, да? Слишком это геморно?
— Вот теперь ты захлопнись, ладно? — веду пальцами от её плеча по руке. Сталкиваюсь с атакой встречных мурашек на бархатной коже. И этот подкожный эротизм заставляет замереть и меня. — Скажи, почему именно я?
Медленно разворачивается ко мне лицом. В её завораживающем взгляде смесь искренности, невинности и вызова одновременно.
— Ты красивый, — "бьёт" своими словами. Если бы курил, вышел бы покурить, отвечаю. — Ты хороший. По крайней мере, мне очень хочется в это верить. И… Вот тут только не зазнайся, — проходится пальчиком по краю рукава моей футболки, касаясь кожи, — ты меня возбуждаешь.
— А вот это комплимент, так комплимент, — и Гордеевой не обязательно знать, что от её взгляда, признаний и прикосновений у меня позвоночник килогерцами дрожи простреливает. И не только позвоночник. — А если я тебя разочарую? В том плане, что тебе может не понравиться.
— Это скорее тебе может что-то не понравиться. Это ты всё умеешь и знаешь, а я нет. Только теория.
И где ж ты такой теории начиталась? Один твой вкусный взгляд на меня чего стоит…
— Я тоже не олимпийский чемпион по сексу.
— Но всё же, — с грустью вздыхает: — Скажешь потом, что я деревянная…
— Ты деревянная? — чуть не давлюсь возмущением. — Гордеева, ты сегодня мой член трогала. А встал он, между прочим, на тебя.
— Была бы на моём месте другая, на другую бы встал.
— Но это не отрицает тот факт, что ты тоже меня возбуждаешь. И если не прекратишь так невинно хлопать глазками, я воспользуюсь твоим предложением прямо сейчас.
— Двигаем Юру к стенке и можем начинать, — ой, как я люблю, когда она включает дерзкую девочку.
— Сейчас договоришься, и начнём. И ради такого, я готов постелить Юре на крыльце, укрыв тёплым одеялом.
— Мне кажется, мы уделяем слишком много внимания спящему человеку, — усмехаясь, бросает взгляд в его сторону.
— Он сам навязался. Его никто не просил.
— Артём, — и снова этот скручивающий мой мозг в бараний рог взгляд. — Я думаю, пора спать. Времени уже много.
— Только я, чур, посередине. Не хватало ещё, чтобы Юра во сне тебя лапал.
— А тебе значит, можно будет меня во сне лапать?
— Если вдруг я закину на тебя ногу или руку, будем считать, что это репетиция.
— Репетиция чего?
— Нашей страстной ночи.
— Зачем я вообще тебе сказала? — направляется к дивану, расправляет одеяло и взбивает подушки. — Теперь будешь меня подкалывать по поводу и без.
— Да где я подкалываю? — мой вопрос так и остаётся без ответа.
Как только мы устраиваемся на диване в озвученном мною порядке — Юра с краю, я посередине, Лиля у стены, — ко мне тут же поворачиваются спиной.
Прожигаю взглядом её затылок и выглянувшее из-под одеяла плечико. Просто пялюсь на неё в темноте какое-то время.
— Гордеева.
— Ммм?
Беру паузу, прежде, чем это сказать:
— Знай. Ты красивая.
Очень красивая.
— Спасибо за доверие, — продолжаю. — Любой хотел бы оказаться на моём месте.
Как минимум двоих я точно знаю.
— И то, что ты мне открылась, призналась… Это дорогого стоит.
Молчит. Молчу и я. Согреваясь исходящим от неё теплом. Так и хочется руку протянуть. Но, думаю, не стоит.
— Доброй ночи, Лиль.
— Доброй ночи… Артём…
* * *
В воскресенье ничего особенного не происходит. Те, кто хорошо отдохнули накануне, просыпаются, глушённые похмельем, ближе к обеду. До времени выселения остаются считанные часы, поэтому каких-то движух никто не собирается устраивать. Потому что сложно скакать горным бараном, если летаешь как сонная муха под дихлофосом.
