— А на деньги вы покупали рабочих? — спросил я.
— Часть ушла на организацию и транспорт, — сказал Ларсен. — Часть — на оплату физического труда.
— А кое-что — тебе?
— Ты ее видел, — сказал Ларсен. — Она больна. Все деньги уходят на нее.
— У нас в стране больным помогают, — сказал я.
— Но не ей, — ответил Ларсен.
Он опустошил стакан. Я почувствовал жажду. Я спросил, о чем они с Самсоном Нильсеном говорили у Лотефосса. Казалось, Ларсен удивлен. Он никак не ожидал, что я знаю про Самсона Нильсена.
— Ни о чем особенном, — сказал Ларсен.
Я сказал, что это как-то странно — доехать до Лотефосса, чтобы потрепаться о прекрасной летней погоде. Ларсен молчал.
— Ты ведь ему должен, верно? — спросил я.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что Самсон Нильсен — «однорукий бандит». Вроде тех, от которых легко попасть в зависимость. Легко вообразить, как из его кармана в твой будут ручьем литься деньги.
— Я не понимаю.
— Не надо рассказывать, будто твоя жена не получает помощи. Это Самсон Нильсен держит тебя за одно место. Ты доигрался и теперь ему должен, верно?
Секунда — и Ларсен начал рассказывать. Как однажды он с небольшим капиталом присоединился к одной компании. Он знал о риске, но компании доверял. Это была не простая финансовая пирамида.
— Ну еще бы, — сказал я. — Они ведь все не простые?
Я посмотрел на Ларсена и подумал, что он, наверное, самый одинокий человек в Одде. Возможно, ликвидация завода помогла ему не лишиться собственной работы, но одновременно лишила его всех друзей. А теперь он сидел здесь, в многоквартирном доме, с немыслимым долгом и самой толстой женщиной на свете.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал Ларсен.
— И о чем же?
— О том, что я — ничтожество.
— Скорее о том, что происходит с принципами.
— То есть?
— Думаю, куда пропали социал-демократические убеждения и рабочая солидарность.
— Иногда мы не можем позволить себе иметь принципы, — сказал Ларсен.
Я покачал головой.
— Каким образом Самсон Нильсен связан с комбинатом?
— Он все координировал, — ответил Ларсен. — Он человек со знанием местности и большими связями.
— Это ты порекомендовал его владельцам?
Ларсен кивнул.
— А кто делал физическую работу? — продолжал я.
— Ребята из приюта. Беженцы.
— Отличная компания, — сказал я.
— Это была идея Самсона Нильсена, — сказал Ларсен.
Он рассказал, что работали они прилежно. Могли работать по ночам и держали язык за зубами. Начни они разговаривать — только себе бы хуже сделали.
— Сербов привлекали? — спросил я.
— И их тоже, — ответил Ларсен.
В спальне закричала жена Ларсена. В ее голосе слышалось беспокойство. Ларсен встал. Посмотрел в окно.
— Что собираешься с этим делать? — спросил он.
— А ты бы что сделал? — спросил я, думая, что Ларсен поставил не на ту лошадку. Ему хотелось, чтобы я начал во всем этом копаться, а я и сам был по уши в дерьме.
— Что случилось с молодым Педерсеном на самом деле? — спросил я.
— Думаю, Самсон Нильсен посчитал, что он опасен, — ответил Ларсен.
— Опасен — для кого?
Жена Ларсена снова закричала. Почти в отчаянии.
— Лучше тебе сейчас уйти, — сказал Ларсен.
Он посмотрел на меня и убежал в спальню. Я докурил сигарету. Потом встал и подошел к раковине. С жадностью выпил четыре или пять стаканов воды. Дождь перестал. Над вершинами гор ползло вечернее солнце. Выйдя в переулок, я посмотрел вокруг, но не увидел ни журналистов, ни кого бы то ни было, кто мог бы за мной шпионить. Припаркованные вдоль стен автомобили отдыхали, как будто были у себя дома. Вечер выдался тихий. Дождь смыл все посторонние запахи. Пахло летом.
Я пошел по переулку, но вдруг услышал окрик Ларсена. Он подошел ко мне. На нем снова был парик.
— Ты ведь обо мне не будешь писать? — спросил он.
Я не ответил.
— Мне нельзя в это впутываться, — сказал он.
— Говоришь, впутываться нельзя?
Мы оба молчали.
— Все, что я сделал, я сделал для нее, — сказал Ларсен.
~~~
На Рёлдальсвейене шла демонстрация против расизма. Колонна демонстрантов прошла мимо моей «вольво», но мне все равно казалось, что я наблюдаю ее издалека. Возглавляли шествие председатель Эльвестад, пастор и незнакомый мне темнокожий человек. Всего в процессии было минимум триста-четыреста человек. У некоторых в руках были факелы. Все это время я сидел в крайне неудобной позе. Не хотел, чтобы к спине липла мокрая рубашка.
Когда демонстранты прошли, я поехал дальше. Навстречу сплошным потоком ехали автомобили. Улица в окне казалась размытой. В голове все плыло, как асфальт под колесами. На перекрестке у «Плавильни» я проехал мимо моего братца. Он сидел в новенькой «субару». До него было рукой подать. Франк меня не заметил и свернул налево.
Я заехал в «Макдоналдс» купить пару гамбургеров — себе и «Рональдо». Когда я снова вышел, то увидел на набережной Мартинсена. Он сидел в «пежо» стального цвета и следил за мной. Я подошел к нему.
— Работка непыльная? — спросил я.
— Что? — переспросил Мартинсен.
— Не перетруждаешься? — продолжал я. — Хорошо, когда выпадают такие деньки. Главное — спокойствие. Сидишь и следишь за жизнью. И иногда щелкаешь фотоаппаратом.
Мартинсен молчал.
И я молчал.
— Что тебе нужно? — спросил Мартинсен.
— Ничего особенного. Мне просто нравится говорить всякую чушь. Кстати, не знаешь, кроме тебя кто-то за мной шпионит?
— Шпионит — за тобой?
— Да, шпионит.
— Нет.
— А ты один-то справляешься?
— Нет, работенка не из легких, — признался. — Уследишь не всегда.
— Как знать, — ответил я. — Иногда ты подбираешься слишком близко.
Я сел в машину и поехал в Тукхейм. За мною следовал Мартинсен. За ним — серый «мерседес» с ребятами из «ВГ». Потом — еще один любопытный. Я даже не знал, кто за мной едет. Знал только, что я сегодня в центре внимания.
«Рональдо» дома не оказалось. Он исчез, оставив на столе бутылку колы, а на диване — обертку от шоколада. Я подошел к окну и начал жевать гамбургер. Где «Рональдо»? Не мог же он убежать далеко. Я позвонил Ирен — безуспешно. Я подумал, что все от меня убегает. Все, что я люблю, пропадает. Исчезает.
Я поехал на поиски «Рональдо». У моста я увидел маму-утку, у которой остался только один утенок. Вид у нее был нервный, и она постоянно кричала на малыша. Над водой кружили чайки. По радио я как-то слышал разговоры специалистов о том, что в последние годы чайки становятся все агрессивнее. Объяснить это было невозможно, но чайки все наглели и наглели.
У моста Йоллобрю я остановился и подошел к реке. Мартинсена и остальных на хвосте уже не было. Они решили бросить эту затею. Видать, не такая уж я важная персона. С утра уровень воды в реке поднялся. Дин Мартини сидел в кресле и потягивал из бутылки. Если река будет подниматься такими же темпами, он рискует остаться без жилища. Я подошел к нему, поздоровался и спросил, не видел ли он мальчика в бразильской футболке.
— Ты пастор? — спросил Дин Мартини.
— Нет, я не пастор.
— А выглядишь как пастор. У тебя жена есть?
— Нет.
— А пасторам можно жениться. Ты знал?
— Я в курсе.
— Так что женись, хотя ты и пастор. Женишься и заведешь кучу детишек. Главное начать.
Мартини подошел ко мне.
— Тебя как зовут? — спросил он.
— Роберт, — ответил я.
Он наклонился ко мне и посмотрел прямо в глаза. От него разило спиртным.
— Я знаю только одного Роберта. И он увел у меня жену.
— Это не я, — сказал я.
— У тебя жена есть, пастор?
— Нет, — сказал я и пошел дальше.
На другом берегу находилась заводская свалка. С детства я видел, как грузовики снуют по мосту туда-сюда и сваливают хлам на том берегу. Пока я рос, росло и количество свалок. И когда я вырос, все вокруг уже было изуродовано до неузнаваемости. Я подумал, что все внутри меня тоже изуродовано до неузнаваемости — и всего за пару дней.
Помнится, в одном фильме главный персонаж был влюблен в девушку, которую никак не мог заполучить. А через несколько лет вспоминал, что его любовная игра сводилась к тому, чтобы в нужное время оказываться в нужном месте. Я много раз думал, что бы случилось, подойди я в тот новогодний вечер на несколько секунд раньше, чтобы сделать Ирен предложение.
Я добрел до устья реки, но «Рональдо» нигде не нашел. Остановился на грузовой пристани и закурил. Вечер был теплым и тихим. Казалось, Одда где-то за миллион миль отсюда. Раньше жизнь здесь просыпалась минимум трижды в день: утром в шесть, днем в два и вечером в десять. В это время на комбинате менялись смены, и улицы наполнялись автомобилями. Но долгий день прошел, наступил вечер. Комбинат остался в прошлом. Единственный шум шел от реки, которая выкачивала воду во фьорд, словно кровь из открытой раны.
