— Сергей Афанасьевич, сообщи в дивизию обстановку, — приказал Кожин начальнику штаба и вызвал к телефону командира второго батальона. — Лазарев, ты? Немедленно сними и направь четвертую роту ко мне. Не перебивай. Снимай скрытно. Через тридцать минут рота должна быть здесь.
Минут через десять, чувствуя, что на правом фланге бой разгорается все сильнее, командир полка хотел позвонить Степану Даниловичу, но связь с ним уже не работала. Чертыхаясь, Кожин швырнул трубку на пол. В это время в блиндаж, наступая на полы своей шинели и спотыкаясь, ворвался бледный, запыхавшийся Митрич. Он был утомлен быстрым бегом и, как рыба, выброшенная на берег, только открывал и закрывал рот, а слов его не было слышно. Наконец кое-как отдышавшись, он заговорил:
— Давай подмогу, командир, а то… А то худо наше дело. Немцы большими силами наступают… Комиссар отряда убит…
— Проскуров? Я же совсем недавно разговаривал с ним, — волнуясь, сказал Воронов.
— Убит. Начальник штаба…
— Тоже убит?
— Ранен. Тяжело. Считай, что один Данилыч из командиров и остался… Совсем умаялся человек… А немцы прут и прут. Ну, словно ошалели они нынче…
Комиссар медленно встал, протер платком очки, водрузил их на нос, взял из угла свой автомат и двинулся к двери.
Александр бросил ему вслед:
— Ты куда?
— К Пастухову. Посмотрю, что там у него.
Он это сказал таким тоном, будто речь шла не о том, чтобы идти туда, где создалось трудное положение, а как о самом обыкновенном деле — выйду, мол, погляжу, как там погода.
— Тебе нельзя туда, Антоныч. Ты ранен.
— А ты? — обозлился Воронов.
Командир и комиссар в упор посмотрели друг на друга.
— Не спорь, к Пастухову направим резервную роту, — сказал Кожин.
— Вот я с ней и пойду.
Воронов и Митрич скрылись за дверью. Кожин, выйдя вслед за ними, стоял в ходе сообщения и прислушивался к перестрелке, доносившейся с правого фланга. Смотрел туда, где московские рабочие вели тяжелый, неравный бой с гитлеровцами.
12
Митрич говорил правду. За три часа боя в отряде ополчения выбыло из строя не менее одной трети личного состава.
Блиндажи, окопы, ходы сообщения — все было разрушено. Всюду виднелись вывороченные из перекрытий бревна и расщепленные сосны, валялись под ногами сучки, сбитые с деревьев, зияли глубокие воронки.
Три раза подряд атаковали немцы передний край отряда и столько же раз отбрасывались назад.
В уцелевших блиндажах, полуразваленных окопах — всюду лежали и сидели, прислонившись к стенкам, тяжелораненые. Санитары не успевали их выносить.
Обескураженный Степан Данилович стоял в траншее и, пропуская мимо себя санитаров, заглядывая в изменившиеся лица, совсем не по-командирски спрашивал:
— И тебя, Лазуткин? Ах ты, горе-то какое!.. Как же я теперь жене твоей скажу об этом?.. — Потом обратился к Катюше: — Ты быстрей поворачивайся, дочка, а то не успеешь всех раненых перевязать и отправить в тыл.
Катюша за эти несколько часов, пока шел бой, натерпелась такого страху, что у нее до сих пор не сходила с лица меловая бледность. Она никогда до этого не видела столько человеческой крови. В первые минуты боя девушка так растерялась, что не могла ничего делать. Трясущимися руками она хваталась то за бинты, то за вату; чтобы успокоить раненых, говорила им какие-то невнятные слова. На нее со всех сторон кричали, ругались, а она никак не могла перебороть свой страх и приступить к делу.
В самое трудное для нее время к ней подошел Степан Данилович и, указывая на свою левую руку, совсем просто, по-отцовски, попросил:
— А ну-ка, дочка, перевяжи. Зацепила-таки, проклятая.
Девушка неуверенно приступила к перевязке.
— Ты смотри, как у тебя ловко получается, — похвалил он девушку. — Вот спасибо. А теперь другими займись. И не бойся. Мы немцев все равно не пустим сюда.
— Да я вовсе не немцев боюсь… Я на кровь смотреть не могу, — чуть не со слезами отвечала она. — Очень уж ее много…
— А ты сделай так, чтобы ее не было. Ты же умеешь.
— Хорошо, я постараюсь, — неуверенно ответила Катюша, но с ранеными стала обращаться смелее.
Когда она перевязывала одного бойца, к ней, хромая на правую ногу, подошел Гирей. Это был тот самый парень, с которым она на заводском митинге ругалась, называя его мазилой и вообще человеком, который не может попасть из винтовки даже в фанерный щит.
— Султанчик, милый, подожди немного. Я сейчас… — вытирая рукавом шинели со лба бисеринки пота, попросила девушка.
— Ты опять со своими штучками? — со злостью спросил Гирей.
— Какими штучками? — не поняла Катюша.
— Такими. Почему понапрасну обзываешь человека? Я не Султанчик, а Гирей Юсупов. Понимаешь?
— Ты не сердись, я совсем не хотела… — ответила девушка и подошла к Гирею. — Садись…
Юсупов нехотя опустился на пустой патронный ящик. Катюша стала ощупывать ногу. Потом она стащила с его ноги сапог, разрезала штанину и начала обрабатывать рану.
— А он с тобой был? — тихо, чтобы никто не слышал, спросила она.
— Кто «он»?
— Будто сам не знаешь!..
— Не знаю. Я не пророк, — блеснул глазами Гирей.
— Ну, Коля… Сычев… — вынуждена была признаться Катюша.
— А, Коля?.. Жив твой Коля!
— Да не кричи ты!.. — шепнула обрадованная Катюша.
Пока она перевязывала раненых, Пастухов обходил позиции, своего отряда и готовил людей к новому бою. Он знал, что гитлеровцы не успокоятся до тех пор, пока не добьются своего.
— Товарищ командир, смотрите! — вдруг крикнул Николай Сычев, указывая рукой вдаль.
Степан Данилович обернулся к брустверу окопа и стаз всматриваться в надвигающиеся цепи фашистов. Но сколько ни напрягал он зрение, ничего не мог понять.
— Что за черт!.. Ну-ка еще разок посмотри ты, Сычев, у тебя глаза позорче. Вроде бы это совсем и не немцы.
Сычев еще раз внимательно посмотрел вперед. Вместе с ним настороженно вглядывались в даль и другие бойцы.
— Ур-ра-а-а!.. — вдруг радостно воскликнул рябой парень, которому Катюша только что перевязала руку. — Наши это! Честное слово, наши! Смотрите, и форма, и…
— Наших там не может быть, — с тревогой в голосе сказал Евгений Хмелев. Он стоял рядом с Сычевым и от напряжения кусал сухие, посиневшие губы.
— Это немцы, товарищ командир, — сообщил Сычев. — Переоделись, гады.
Пастухов не хотел верить этому. Он видел, что люди, быстро надвигающиеся на передний край его отряда, не похожи на переодетых немцев.
— Плохо смотришь, Сычев. Как же они идут в атаку, если у них нет оружия? Не на прогулку же они собрались?..
— Товарищи, это наши, пленные… — с тревогой произнес Гирей Юсупов, который только что подошел к Николаю.
— Верно, Гирей. Теперь и я вижу, что наши! — сказал Сычев.
— Да что вы, ослепли, что ли?! — нервничал Хмелев. — Впереди наши, а сзади немецкие автоматчики.
— Как же это, а? — растерянно спросила Катюша. — Ведь они же погибнут…
По всему было видно, что люди не до конца понимали коварный замысел гитлеровцев. Они сейчас беспокоились только о судьбе военнопленных, совсем не думая о том, в какое безвыходное положение попадали сами. А когда поняли — растерялись, не знали, что делать.
Немцы под прикрытием советских военнопленных подходили все ближе. Уже хорошо были видны русские пилотки без звездочек, командирские фуражки с красными и черными околышами, хмурые, настороженные лица, порванные и измятые гимнастерки. Среди всех особенно выделялся рослый, молодой парень со светлой шевелюрой. Он был в одной нижней рубашке.
Степан Данилович, нахмурившись, вместе со всеми смотрел на эту необычную процессию, а сам мучительно думал, искал выход из создавшегося положения.
Когда до переднего края отряда осталось метров полтораста, русоволосый пленный вдруг закричал надрывным, хрипловатым голосом:
— Стреляйте, товарищи, стреляйте! Позади нас фаш…
Парень не успел договорить. Ему в спину ударила автоматная очередь. Он схватился обеими руками за грудь, спотыкаясь, сделал еще несколько шагов и упал на землю вниз лицом.
— Ах, сволочи!.. — зло, сквозь зубы процедил Сычев и одним прыжком выскочил из окопа. Гирей Юсупов рванулся за ним.
— На-за-ад! — крикнул Степан Данилович и, ухватившись за шинель Сычева, стащил его в окоп. — Я тебе покажу, как самовольничать!
— А что делать?! — все больше бледнея, огрызнулся Сычев. — Пока мы будем думать да гадать!..
— Не паниковать прежде времени, — сердито ответил Пастухов и обернулся к телефонисту: — Командиры рот на линии?
— На линии… — протягивая трубку Пастухову, дрожащими губами прошептал телефонист.
Степан Данилович взял трубку:
— Разин, Вавилов, Грачев!.. Слышите меня? — И, услышав их торопливые, взволнованные ответы, приказал: — Как только пленные дойдут до кустов рябины… Все видите их? Вот и ладно. После этого открывайте огонь по фашистам. Попробуем отсечь их от наших…
