интересней общеизвестных. Оберштайн, стремясь сделать полным свой величайший за всю жизнь успех, заглотнул приманку и следующие полтора десятка лет был обречен провести под надежной охраной в одной из британских тюрем. В его чемодане были найдены бесценные чертежи Брюса-Партингтона, которые он рассчитывал сбыть через аукцион, пригласив в качестве покупателей все военно-морские ведомства Европы.
Полковник Уолтер умер в тюрьме к концу второго года заключения. Что до Холмса, то он со свежими силами взялся за монографию о полифонических мотетах Лассо, которая впоследствии была издана ограниченным тиражом и признана знатоками последним словом в данной области. Через месяц-другой до меня случайно дошла новость, что мой друг провел день в Виндзоре, откуда привез красивейшую изумрудную булавку для галстука. На вопрос, купил ли он это украшение, Холмс ответил, что это презент от одной весьма милостивой леди, которой он как-то имел удовольствие оказать мелкую услугу. Он ничего к этому не добавил, но мне кажется, я мог бы угадать августейшее имя этой дамы. Не сомневаюсь также, что изумрудная булавка будет всегда напоминать моему другу о приключении с чертежами Брюса-Партингтона.
V
Умирающий сыщик
Миссис Хадсон, квартирная хозяйка Шерлока Холмса, была женщина многострадальная. Мало того что помещения на втором этаже день и ночь осаждали толпы странных, а зачастую и нежелательных личностей, так еще и сам необычный жилец миссис Хадсон жестоко испытывал ее терпение своими причудами и беспорядочным образом жизни. Его невероятная неряшливость, привычка браться за скрипку в неподходящие часы, упражнения в револьверной стрельбе внутри дома, таинственные научные эксперименты, зачастую дурнопахнущие, окружавшая его атмосфера насилия и опасности – все это делало его самым неудобным жильцом в Лондоне. С другой стороны, платил Холмс по-царски. Не сомневаюсь, что за время нашего совместного проживания у миссис Хадсон она получила сумму, на которую можно было бы купить дом.
Квартирная хозяйка испытывала к Холмсу благоговейное почтение и даже в самых вопиющих случаях ни разу его не упрекнула. Кроме того, она была к нему привязана, потому что Холмс всегда бывал с женщинами очень любезен и ласков. Правда, слабый пол не вызывал у него ни симпатии, ни доверия, но рыцарские качества Холмса оставались при нем. Зная, как искренне миссис Хадсон уважает моего друга, я со всем вниманием отнесся к ее словам, когда она на втором году моей семейной жизни явилась ко мне на квартиру и рассказала, что с Холмсом не все ладно.
– Он умирает, доктор Ватсон, – поведала она. – Уже три дня ему все хуже и хуже, и я не уверена, что он доживет до утра. Я хотела позвать врача, но он не позволил. Утром я увидела его ввалившиеся щеки и горящие глаза вполлица – и не выдержала. «С вашего разрешения или без, мистер Холмс, – говорю, – но я сей же час отправляюсь за доктором». – «Раз так, то пусть это будет Ватсон». На вашем месте, сэр, я бы поторопилась, а то не застанете его в живых.
Это известие меня ужаснуло: я ведь понятия не имел о болезни Холмса. Естественно, я тут же схватился за пальто и шляпу. По пути я стал выспрашивать у миссис Хадсон подробности.
– Я мало что могу рассказать, сэр. Он вел расследование в Ротерхите, в переулке у берега Темзы, и подхватил там эту болезнь. В пятницу слег в постель и с тех пор не вставал. И все три дня ничего не ел и не пил.
– Боже правый! Но почему вы не позвали врача?
– Он не позволял, сэр. Вы же знаете, с ним не поспоришь. Я не решалась ослушаться. Но ему недолго осталось, вы сами поймете, когда его увидите.
Зрелище и в самом деле было плачевное. В тусклом свете туманного ноябрьского дня комната больного выглядела уныло, но меня ужаснуло не это, а костлявое, изможденное лицо, глядевшее с кровати. Глаза больного лихорадочно блестели, на щеках горел нездоровый румянец, рот ввалился, губы покрылись коростой; тонкие руки, лежавшие на одеяле, непрерывно дергались, речь звучала хрипло и сбивчиво. Когда я входил, на лице Холмса было написано полное безразличие, но меня он узнал и слегка оживился.
– А, Ватсон, похоже, для нас настали дурные дни, – проговорил он слабым голосом, но в своей обычной беззаботной манере.
– Дружище! – вскричал я, подходя ближе.
– Стойте! Не приближайтесь! – Таким резким, повелительным тоном он разговаривал только в самые критические минуты. – Если подойдете, Ватсон, я выставлю вас за порог.
– Но почему?
– Потому что я так хочу. Этого вам достаточно?
Да, миссис Хадсон была права. Спорить с ним не приходилось. Однако видеть, как он слаб, было невыносимо.
– Я всего лишь хотел помочь, – объяснил я.
– Именно! Самая лучшая помощь – слушать, что вам говорят.
– Конечно, Холмс.
Тут он смягчился.
– Вы не сердитесь? – спросил он, хватая ртом воздух.
Бедняга, разве мог я сердиться, видя его в таком жалком состоянии?
– Это для вашей же пользы, Ватсон.
– Для моей?
– Я знаю, что со мной. Это болезнь кули, завезенная с Суматры; голландцам известно о ней больше, чем нам, хотя и они до сих пор не умеют ее лечить. Ясно только одно. Никто из заболевших не выживает, причем недуг очень заразен.
Речь его лихорадочно убыстрилась, длинные пальцы дергались, когда он предостерегающе махал рукой.
– Заразен через прикосновение, Ватсон… именно через прикосновение. Держитесь подальше, и все будет хорошо.
– Боже правый, Холмс! Неужели вы рассчитываете, что это соображение хоть на миг меня удержит? Я бы выполнил свой врачебный долг, даже если бы речь шла о постороннем, так почему вы решили, что я оставлю без помощи своего старинного друга?
Я снова сделал шаг вперед, но яростный взгляд Холмса меня остановил.
– Стойте, где стоите, и тогда я буду говорить. А если шевельнетесь, вам придется выйти вон.
Я столь почитаю Холмса за его выдающиеся таланты, что всегда склонялся перед его пожеланиями, даже когда не понимал их смысла. Но тут во мне взыграли профессиональные инстинкты. Пусть распоряжается где угодно, но в спальне больного хозяин я.
– Холмс, – проговорил я, – вы сейчас не в себе. Больной – все равно что ребенок, поэтому предоставьте мне о вас позаботиться. Хотите вы или нет, но я изучу ваши симптомы и начну лечение.
В его взгляде выразилась злоба.
– Если меня станут лечить, хочу я или нет, позвольте мне по крайней мере выбрать врача, которому я верю.
– А мне вы не верите?
– Вашей дружбе – конечно. Но факты есть факты, Ватсон, и в конце концов вы всего
