лишь терапевт среднего уровня и с очень ограниченным опытом. Неприятно об этом говорить, но вы не оставили мне выбора.
Я был горько обижен.
– Такие слова недостойны вас, Холмс. У вас явно расстроены нервы. Но если вы мне не доверяете, я не стану навязывать свои услуги. Позвольте мне пригласить сэра Джаспера Мика, или Пенроуза Фишера, или еще кого-нибудь из лучших лондонских врачей. Не одного, так другого вы должны допустить – и точка. Вы очень ошибаетесь, если думаете, что я буду смотреть, как вы умираете, и не попытаюсь вам помочь или привести кого-нибудь на помощь.
– Намерения у вас добрые, Ватсон. – Больной то ли простонал, то ли всхлипнул: – Хотите, я продемонстрирую вам ваше невежество? Скажите-ка, что вам известно о лихорадке Тапанули? А о формозской черной гнили?
– Никогда не слышал ни о том, ни о другом.
– На востоке, Ватсон, болезни так и кишат – одна чуднее другой. – От слабости он делал передышку после каждой фразы. – Мне довелось об этом узнать во время недавнего расследования, которое одним боком касалось медицины. Тогда я и подхватил эту хворобу. Вам она не по зубам.
– Возможно. Однако я слышал краем уха, что сейчас в Лондоне находится доктор Эйнзтри, величайший специалист по тропическим болезням. Сопротивляться бесполезно, Холмс, я сей же час отправляюсь за ним.
Я решительно развернулся к двери.
В жизни я не испытывал такого потрясения! Мгновенно, тигриным прыжком, умирающий преградил мне дорогу. Я услышал, как щелкнул в замочной скважине ключ. В следующий миг Холмс рухнул обратно на постель, задыхаясь после страшного перенапряжения.
– Попались, друг мой! Вы же не станете силой отнимать у меня ключ? Останетесь здесь, пока я вас не выпущу. Но я верну вам бодрость духа. – Все это он говорил отрывочно, с чудовищными усилиями хватая в промежутках воздух. – Вы желаете мне добра. Конечно, я в этом нисколько не сомневаюсь. Вы сможете сделать что задумали, но прежде дайте мне собраться с духом. Не сейчас, Ватсон, не сейчас. Часы показывают четыре. В шесть я позволю вам уйти.
– Это безумие, Холмс.
– Всего-то два часа, Ватсон. Обещаю, в шесть вы уйдете. Согласны подождать?
– Похоже, выбора у меня нет.
– Никакого, Ватсон. Спасибо, поправлять постель не нужно. Пожалуйста, держитесь на расстоянии. А теперь, Ватсон, вот еще одно мое условие. Вы обратитесь за помощью не к тому человеку, которого вы назвали, а к тому, которого выберу я.
– Ради бога.
– Первые разумные слова, которые я от вас слышал, Ватсон, с тех пор как вы вошли в эту комнату. Вот там для вас найдутся книги. Я немного утомился; интересно, что чувствует батарея при попытке провести ток через изолятор? В шесть, Ватсон, мы вернемся к нашему разговору.
Судьба, однако, распорядилась так, что разговор возобновился задолго до указанного часа, и это потрясло меня едва ли не так же, как прыжок Холмса к двери. Несколько минут я стоял и разглядывал немую фигуру в постели. Лицо Холмса было полуприкрыто одеялом, он как будто спал. Сесть и взяться за книгу я не мог, а потому принялся медленно ходить по комнате, изучая портреты знаменитых преступников, которыми были украшены стены. Наконец бесцельные блуждания привели меня к каминной полке. На ней был раскидан всевозможный хлам: трубки, кисеты, шприцы, перочинные ножи, револьверные патроны и прочее. Среди общей кучи стояла небольшая черно-белая шкатулка из слоновой кости со скользящей крышкой. Это была изящная вещица, я протянул руку, чтобы взять ее с полки и получше рассмотреть, и тут…
Холмс не просто закричал – он оглушительно взревел, так что, наверное, было слышно и на улице. Волосы у меня встали дыбом, я весь похолодел от этого ужасного вопля. Обернувшись, я увидел, что лицо Холмса искажено гримасой, глаза выпучены. Со шкатулкой в руках я прирос к месту.
– Положите! Сию минуту положите, Ватсон… говорю вам, сию минуту! – Когда я вернул шкатулку на каминную полку, Холмс откинулся на подушку и издал вздох облегчения. – Терпеть не могу, Ватсон, когда трогают мои вещи. Вы же знаете. Вы меня вывели из себя. Тоже мне доктор: с вас станется довести пациента до сумасшедшего дома. Да сядьте же наконец и дайте мне отдохнуть!
Инцидент произвел на меня самое тяжелое впечатление. Ничем не спровоцированный взрыв бешенства, грубость – все это настолько отличалось от обычной обходительной манеры Холмса, что говорило о серьезном повреждении рассудка. Любое крушение печально, но гибель благородного ума хуже всего. До конца назначенного срока я сидел молча, пригорюнившись. Холмс, похоже, также следил за часами, потому что ровно в шесть я услышал прежнюю лихорадочную скороговорку:
– Ну вот, Ватсон. Есть у вас в карманах мелочь?
– Да.
– Серебро?
– Полно.
– Полукроны? Сколько?
– Пять.
– Ах, мало! Мало! Какая досада! Ну ладно, сколько уж есть. Положите их в кармашек для часов. А остальные деньги в левый карман брюк. Спасибо. Теперь вы куда лучше уравновешены.
Это был самый настоящий бред. Холмс содрогнулся и снова то ли кашлянул, то ли всхлипнул.
– А теперь, Ватсон, зажгите газ, но включайте аккуратно, до половины. Умоляю, следите, чтобы он не вспыхнул ярче. Отлично, спасибо. Нет, шторы задергивать не надо. Теперь, будьте любезны, положите на этот столик несколько писем и бумаг, чтобы я мог дотянуться. Спасибо. И еще немного всякой всячины с каминной полки. Отлично, Ватсон! Там лежат щипцы для сахара. Пожалуйста, воспользуйтесь ими, чтобы взять ту самую шкатулочку. Положите ее сюда, среди бумаг. Хорошо! А сейчас можете пойти за мистером Калвертон-Смитом с Лоуэр-Берк-стрит, тринадцать.
Говоря по правде, я уже не так рвался ехать за доктором: бедняга Холмс настолько явно бредил, что казалось опасным оставлять его одного. Тем не менее если раньше он упорно отказывался от врача, то теперь явно горел желанием проконсультироваться, и именно с означенной персоной.
– Впервые слышу это имя, – сказал я.
– Вполне вероятно, дорогой Ватсон. Вы будете удивлены, узнав, что лучше всех в этой болезни разбирается не медик. Он плантатор. Мистер Калвертон-Смит хорошо известен на Суматре. Нынче он посетил Лондон. Однажды у него на плантации разразилась эпидемия этой болезни, врачей поблизости не было, ему пришлось самому заняться ее изучением, и это возымело серьезные последствия. Он большой приверженец порядка, вот я и задержал вас до шести: раньше вы его не застанете в кабинете. Если вы сумеете уговорить мистера Калвертон-Смита, чтобы он явился сюда и поставил нам на службу свой уникальный опыт – а исследование этой болезни сделалось его любимым коньком, – он несомненно сумеет мне помочь.
Я пересказываю замечания Холмса в виде
