куда ты хотела пойти?
– Я правда никуда не хотела пойти, – заверила Хайди. – И я совсем даже не спускалась вниз, я там внезапно оказалась.
– Так-так, может, тебе что-то приснилось ночью, знаешь, так, будто ты отчётливо что-то видишь и слышишь?
– Да, мне каждую ночь снится, и всегда одно и то же. И тогда я думаю, что я у дедушки, и мне слышится снаружи шум елей, и я думаю: как теперь звёзды сверкают на небе, и я быстро бегу и открываю дверь хижины, а там так красиво! Но, когда я просыпаюсь, я всё ещё во Франкфурте. – Хайди начала давиться комком, который поднимался у неё в горле, и всё силилась его проглотить.
– Хм, и у тебя ничего не болит, нигде? Может, голова или спина?
– О нет, только здесь всё время давит, как будто большой камень.
– Хм, это похоже на то, как будто ты что-то съела, а после тебе хочется выплюнуть это назад?
– Нет, не так, но очень тяжело, как бывает, когда сильно хочется заплакать.
– Так-так, а когда тебе хочется заплакать, ты плачешь вволю?
– О нет, мне нельзя, фройляйн Роттенмайер мне запретила.
– И тогда ты проглатываешь это внутрь, ко всему остальному, не так ли? Правильно! Ну, тебе ведь нравится во Франкфурте, нет?
– О да, – последовал тихий ответ; но звучал он так, что означал скорее обратное.
– Хм, а где ты жила со своим дедушкой?
– Всегда на альме, на горных лугах.
– Да, но ведь это не особенно весело, скорее скучновато, нет?
– О нет, это так красиво, так красиво… – Хайди не могла продолжать: воспоминание, пережитое волнение, долго сдерживаемые рыдания превзошли силы ребёнка; слёзы полились у неё из глаз, и громкие, частые всхлипывания сотрясали её худенькое тельце.
Доктор встал. Он ласково уложил голову девочки на подушку и сказал:
– Так, ещё немного поплачь, это не повредит, а потом спать. Завтра всё будет хорошо.
И он вышел из комнаты.
Вернувшись в сторожевую комнатку к заждавшемуся другу, он опустился на стул против него и объяснил:
– Сеземан, во-первых, твоя маленькая воспитанница страдает лунатизмом: она совершенно бессознательно каждую ночь открывала входную дверь, словно привидение, и вогнала в страх весь твой дом. Во-вторых, ребёнка снедает тоска по родине – так, что она сильно исхудала, а скоро и совсем превратится в скелет. Итак, требуется неотложная помощь! От первой беды и от далеко зашедшего нервного истощения есть только одно средство исцеления, а именно: чтобы ты немедленно вернул ребёнка в родной горный воздух. От второй беды тоже есть лишь одно лекарство, а именно: то же самое. Поэтому завтра же ребёнок уезжает – это мой рецепт.
Господин Сеземан, слушавший с напряжённым вниманием, встал. В сильном волнении он принялся ходить по комнате из угла в угол, и наконец его прорвало:
– Сомнамбула! Больная! Тоска по родине! Исхудать в моём доме! Всё это – в моём доме! И никто не видит и ничего про то не ведает! И ты, доктор, ты считаешь, что ребёнка, который прибыл в мой дом здоровым и свежим, я отошлю назад к её деду измождённым и несчастным? Нет, доктор, этого ты от меня не можешь потребовать, этого я не сделаю, этого я не сделаю никогда. Бери ребёнка в свои руки, лечи его, делай с ней что хочешь, лишь бы она стала здоровой и крепкой, тогда я отправлю её домой, если она захочет. Но сперва ты поможешь ей!
– Сеземан, – серьёзно ответил доктор, – одумайся, что ты делаешь! Это состояние не та болезнь, какую лечат порошками и пилюлями. Дитя не самой выносливой природы, поэтому, если ты немедля отправишь её наверх, на здоровый горный воздух, к которому она привыкла, она полностью поправится. Если нет – ты же не хочешь вернуть деду ребёнка уже неизлечимым, а то и вовсе не вернуть?
Господин Сеземан в испуге остановился:
– Да, если ты так говоришь, доктор, тогда есть лишь один путь, и надо немедленно действовать.
С этими словами господин Сеземан взял своего друга под руку, и оба принялись ходить из угла в угол, обговаривая всё дело в деталях. Затем доктор собрался уходить домой, потому что прошло довольно много времени и через входную дверь, на сей раз распахнутую хозяином дома, уже проникал рассвет.
Летним вечером в горы
Господин Сеземан в сильном возбуждении поднялся по лестнице и твёрдым шагом направился к спальным покоям дамы Роттенмайер. Он постучался в её дверь с такой непривычной решимостью, что насельница мигом пробудилась ото сна, испуганно вскрикнув. Она услышала за дверью голос хозяина дома:
– Фройляйн Роттенмайер, пожалуйста, спуститесь в столовую, необходимо немедленно приступить к подготовке отъезда.
Фройляйн Роттенмайер глянула на часы, они показывали половину пятого утра; в такой час ей не приходилось вставать ещё ни разу в жизни. Что же такого могло случиться? От любопытства, смешанного с испуганным ожиданием, она хваталась не за те вещи и никак не могла собраться, потому что рассеянно искала по всей комнате то, что уже было на ней надето.
А господин Сеземан тем временем шёл по коридору и резко дёргал за шнурки всех колокольчиков, что были в комнатах прислуги, и в каждой из этих комнат кто-то в испуге вскакивал с кровати и натягивал на себя одежду – то шиворот-навыворот, то задом наперёд, потому что каждый думал, что привидение каким-то образом напало на хозяина и в доме объявлена тревога. Один за другим они сбега́ли вниз, видом один страшнее другого, и с удивлением представали перед хозяином, потому что тот – свежий и бодрый – расхаживал по столовой взад-вперёд и был совсем не похож на человека, напуганного привидением.
Иоганна тут же послали готовить лошадей и экипаж и затем подать его к крыльцу. Тинетта получила задание сейчас же разбудить Хайди и привести её в состояние, пригодное для отъезда. Себастиану было поручено бежать в тот дом, где служила тётка Хайди, и привести её сюда. Фройляйн Роттенмайер к тому времени уже справилась со своим костюмом, и всё сидело на ней так, как до́лжно, только чепец был надет на голову задом наперёд, так что издали можно было подумать, что лицо у неё повёрнуто за спину. Господин Сеземан приписал её загадочный вид ранней побудке и без промедления приступил к делу. Он объяснил даме, что она должна упаковать все вещи швейцарского ребёнка – так господин Сеземан обычно называл Хайди, имя которой было ему немного непривычно, – а к ним ещё изрядную часть вещей Клары, чтобы ребёнок увёз с собой и что-то приличное, но всё это должно делаться быстро и без долгих раздумий.
Фройляйн Роттенмайер от неожиданности будто к полу приросла и смотрела на господина Сеземана, хлопая глазами. Она-то надеялась, что он хочет доверительно поведать ей зловещую историю о привидениях, которую пережил ночью и которую сейчас, при свете утра, она бы с удовольствием выслушала; а вместо этого такое прозаическое и к тому же очень неприятное задание – укладывать пожитки. Она не так скоро смогла переварить неожиданный поворот и безмолвно стояла на месте, дожидаясь дальнейших распоряжений.
Но господин Сеземан не собирался больше ничего объяснять. Он оставил даму там, где она застыла в неподвижности, и направился в комнату своей дочери. Как он и предполагал, Клара уже проснулась от тревоги и шума в доме и теперь гадала, что же происходит. Отец присел к её постели и рассказал всё, что случилось
