Ваня высморкался в кружевной платок.
…- Белозеров, ты здесь откуда?
Когда по приезде в соседнее село Петрушу, по просьбе его, проводили в дом, отведенный для ночлега прибывшим из Петербурга офицерам, поручик с удивлением узрел среди них старого своего петербургского знакомца — измайловца Яковлева, что одно время, шутя, в соперники ему набивался.
— Василий! Да я тут так… проездом… А тебя-то чего вдруг с подобным поручением?..
— А сие начальству виднее, — Яковлев улыбнулся. — Ну, чем порадуешь?
— Так по твою душу, получается. Хочу с вами к еретикам этим завтра… прознал я, что мальчишка мой знакомый в плен к ним попался, а чего от сумасшедших хорошего ждать? Помочь хочу по-христиански. Славный паренек, иконы пишет, в монастырь хочет.
— Вот-вот, занесло в «монастырь»… — франтоватый офицер продолжал обаятельнейше улыбаться, а сам думал: «Не ошибся, видать, его превосходительство Андрей Иванович! Всем известно, что Белозеров с Вельяминовым не разлей вода, и ежели этот здесь, так стало быть и Сашка в Горелово, иначе у кого ж это Петр «проездом»? Что же, уже и выяснять не надо, облегчили мне задачу, благодарю покорно, Петр Григорьевич!»
А вслух сказал:
— Хорошо-хорошо, вместе отправимся завтра, милости просим. Ночуй здесь со мной. А пока поужинай-ка с нами, сделай милость.
«Оно и лучше, если завтра тебя при Вельяминове не будет. Все мне легче».
Петруша присел к столу весьма успокоенный…
…По дороге домой Шерстов вдруг резко развернул коня.
— Здесь Матвей-отшельник неподалеку спасается, навестим святого старца, — сказал, спешиваясь, своим подручным. — Чурчила, коней сторожи, Ерема — веди за собой этого монаха, а ты иди сюда, голубушка.
Он за косу потянул снятую Еремой с лошади Ксению, руки которой были крепко связаны за спиной, и вдруг тихо вскрикнул.
— Что это? Кусаться?! Ох, и змею на груди пригрел! Ну ничего, сейчас решим, что делать с вами, святой человек рассудит!
Матвей-отшельник жил в непролазной глуши, в убогой низенькой избенке, утонувшей в зарослях крапивы и бурьяна. Местечко, лысевшее вокруг жилища, окружали с трех сторон огромные ели. С четвертой темнел обрыв. Крестясь двумя перстами, шепча на выдохе молитву, Семен аккуратно приотворил никогда не запирающуюся дверь на одной петельке. Глаза его были полузакрыты. За ним в избенку втолкнули Ксению, потом Митю, потом и Ерема зашел с постоянными поясными поклонами. В обиталище отшельника было темно и голо.
Земные поклоны отбивал не ждавший их хозяин, и замер Шерстов, зная, что от сего дела святого человека отвлекать ну никак нельзя. Даже не взглянул в их сторону Матвей. Ксения, на чьем плече лежала железная длань ее двоюродного дяди, угрюмо глядела в пол, уже не делая попыток сопротивляться. Митя про себя молился. Шерстов, видимо, делал по-своему то же самое, по крайней мере, его сухое мрачное лицо приобрело сурово-благочестивое выражение.
Поклоны отшельника продолжались довольно долго. Сделав положенное количество, он встал, еще несколько минут что-то бубнил, затем наконец обернулся к гостям.
— На суд твой привел, честный отче! — после приветствий объявил Семен, широким жестом указывая на Ксению и Митю. — Совсем заплутала Ксенька моя, да и вот… С монахом из никониан бежала сегодня. Благо вовремя хватился…
— Нечестивцы, — прогудел Матвей-отшельник. Страшен был его вид с всклокоченными седыми волосами, с красными, воспаленными от вечного бодрствования глазами под тяжелыми веками, глазами, ничего не выражавшими кроме бесконечной усталости, воюющей с безграничным упрямством, и злости на весь белый свет.
«Праведник под стать Шерстову», — подумал Митя. И отпрянул, когда Матвей старым коршуном налетел на него:
— Собака! Сатана! Одеяние на тебе бесовское… Что ты сделал, антихрист?!
— Не антихрист я! — Митю, наконец, прорвало, равнодушие испарилось, дав место негодованию. Никогда еще кроткий, безответный «монашек» ни на кого так не сердился, и не подозревал, что может так… Так ведь и антихристом его еще никто не называл!
— Моя вера — христианская. А вы что делаете?
— Церковь ваша…
— Ни слова о Церкви! В Церкви Православной — Дух Святой, а сказано в Евангелии: Хула на Духа Святаго не простится ни в сем веке, ни в будущем. А вы от Православия отреклись! В вас дух нечистый сидит, злобный, а Господь ждет покаяния вашего…
Все это Митя проговорил на одном дыхании, хотел и еще что-то сказать, да вдруг осекся, случайно встретившись глазами с Семеном. Глаза Шерстова смеялись, ничего, кроме усмешки и, как показалось Мите, какого-то затаенного удовольствия, не выражали они, меж тем как отшельник весь кипел негодованием.
— Верно, — вмешалась вдруг Ксения, — дух злобный!
— Молчи, девица! — закричал на нее Матвей и даже замахнулся. — Не подобает тебе и рта раскрывать, бесстыжая.
— Будто! — Ксения вся дрожала, казалось, и в нее сейчас вселился этот злобный дух. — Хватит, намолчалась. Сколько лет взаперти сидела с одной девкой-прислужницей, теперь, вишь, на мучение идти удумали, меня за собой тянуть — не выйдет. Поумнела я! Жить я хочу, средь людей настоящих, не здесь, не в лесах, не средь волков да праведников полоумных!
Так бы и ударил Матвей Ксению, но на пути встал Митя, мягко перехвативший его руку.
— Не надо, — прошептал Митя, — старый ты уже, дедушка, перестань… Моли Бога, чтоб истину тебе открыл — Он, милосердный, даст вразумление…
Все тише становился Митин голос, потому что чувствовал он, в какую черную пустоту уходят его слова. Нет, не будет этот упрямый старик, одной ногой уж в могиле стоящий, просить вразумления — не к чему это ему, уверенному в своей праведности. И тут Шерстов взял Митю под локоть.
— Не гневайся, отче, — сказал Семен. — Что взять с него? Сам я попробую нечестивца вразумить. Ты вот племяннице моей слово святое скажи, дабы покаялась в своем нечестии.
С этими словами Шерстов вытянул Митю из избенки.
Восток уже преображался с зарей.
— Светает, — пробормотал Семен, глядя вдаль. — День наступает святой и страшный… Чую я, нынче птенцы мои на муку пойдут… Ну а ты, — он развернулся к Мите и стал к нему лицом к лицу, — не жаждешь ли душевного очищения?
— Я обращения твоего жажду, — тихо ответил Митя.
— Добро, — охотно кивнул Семен. — По-твоему, стало быть, мы нечестивцы закоренелые, так? Чего молчишь?
— Так. А и закоренелым путь не закрыт, живы пока…
— Путь — куда?
— К Христу…
— А где он, Христос, в мире сем поганом, куда племяшка моя рвется? Где там святость и праведность?
— В Божьем мире. С теми, кто верует, кто с Ним, со Христом живет… В Церкви Святой…
— В какой Церкви? В той, что антихристу поклонилась, что ли?! В которой искоренили древнее благочестие… волку Никону, а потом Петру-лжецарю в ноги падали? Глаза-то разуй, я ж не в лесу родился, я ж из дворян… Ты-то, небось, нет, а, монах?
— Нет. И не монах я. Из мужиков я.
— Мужик-лапотник… Слушай… Петр-Царь — лжецарь! — он, он антихрист главный и есть! — басурманские порядки завел на Руси, девок наших в одеяния блудниц сунул, да велел перед кавалерами на куртагах хвостами крутить! Что?! По-христиански? Далее слушай, — благочестия на Руси вовсе не осталось, Церковь под царя-антихриста прогнулась, попы все — ненастоящие, и ныне хоть сколькими перстами крестись — нет спасения никому! Блуд и срам один в мире! Мерзость, разбой и грабежи, голод, страх и обман… Дочка антихристова Русью Святой правит! Нет спасения — отошел от нас Господь.
— Да как нет, когда храмы Божии стоят, Таинства свершаются? Литургия свершается, Тела и Крови Христовой причащаемся в страшном и великом Таинстве? — отвечал Митя с изумлением. — Церковь-то такая ж, как была, не делась никуда, в ересь не извратилась! О каком благочестии ты рассуждаешь, Семен Иванович, коли у вас и попов-то даже нет, как у старообрядцев?
— А у нас и вида пустого таинств нет, как у беспоповцев, — мрачно отозвался Шерстов.
— О! А что ж есть-то? Или же тебе пасомые твои, господине, яко богу поклоняются? Благочестие, говоришь искоренили… — Митя приходил во все большее волнение. — А сами от Церкви отреклись? Какое благочестие, когда у вас Причащения Тела и Крови Господних нет? Если Этого нет, то что осталось-то вам? Вы Церковь отвергли — вы ее Пастыря отвергли, Самого Господа Христа… Благодать Духа Святого отвергли! Да кому ж вы поклоняетесь, только гордыне своей бесовской…
Семен, все еще держа Митю под локоть, принялся медленно прогуливаться с ним на крошечном свободном пространстве перед избушкой Матвея-отшельника.
— Ни к чему все сие, — ответил он после некоторого раздумья. — Не нужны никакие таинства тому, кто избран, кто великую тайну познал. Времена последние. Конец света близок.
— О конце света, и какие времена последние, знать никому не дано, а царь Петр — не антихрист. А грешен он, не грешен, не нам, а Богу его судить. От Православия никогда он не отрекался.
