Это была Ксения. Изо всех сил бежала она прочь от амбара и тащила за собой поручика. Страшный треск за спиной заставил ее невольно обернуться, она споткнулась, упала, не устоял на ногах и Петр. Оба повалились на землю в невольном объятии и с ужасом смотрели, как рушится горящая крыша, взметая сноп искр и погребая под собою безумцев, отвергших последнюю возможность спасения.
Долгим остановившимся взглядом глядел Петруша на горящие развалины… Ксения, растрепанная и перепачканная копотью, вскочила на ноги, вновь потянула за собой Белозерова.
— Пойдем же, пойдем! — сказала она, но вдруг опять упала на землю и забилась в рыданиях.
К ним уже приближались солдаты, также ошеломленные тем, что произошло у них на глазах. Ксения прекратила рыдать, обвела всех злым взглядом. Резко, пружинисто вскочила на ноги.
— Хотите взять того, кто сделал все это? — обратилась она к военной команде, указывая подрагивающей рукой на обгорелые руины амбара. — Я знаю, где он прячется, — у Матвея-отшельника, больше негде. Я проведу вас.
И, не глядя ни на кого, Ксения пошла, потом побежала. Офицер дал знак солдатам, и они последовали за ней.
В чудесное ясно-синее небо уходили клубы дыма. Петруша, задрав голову, глядел на них. Он наконец-то почувствовал запах гари, отравивший прозрачность хрустально-чистого воздуха. Ощутил боль от ожогов. Поручик встал и, пошатываясь, побрел, куда глаза глядят. Слезы неожиданно ослепили его, он потрясенно повторял только одно: «Господи!..» Женщина, у которой он спас ребенка, кинулась перед ним на колени, принялась было целовать его запыленные сапоги. Петр осторожно отстранил ее и пошел дальше. Но, в конце концов, опустился на траву, прижался спиной к стволу желтеющего дерева. Одна мысль терзала его сильнее, чем все мучительнее ощущавшаяся боль: зачем же они это сделали?
…Ксения не ошиблась. Семен действительно примчался сам и Митю притащил в уже знакомое последнему ветхое жилище Матвея-отшельника. Шерстов уверен был, что здесь он — в безопасности. Матвей крепко спал на голом полу после трудов по изнурению плоти, и Семен Иванович, усевшись напротив Мити возле убогого подобия стола, внушал ему тихим проникновенным голосом:
— И все изменится. Прекратится смрад позорных прегрешений, смрад этого мира гниющего. Мы, избранные, — не семя сатанинское! — возлюбим друг друга, облобызаем друг друга, и начнем новую жизнь во славу Божию.
— А до этого, — усмехнулся Митенька, — очистительный огонь?
— Всенепременно! А иначе, Митенька, голубчик, не поддастся сатанинский мир.
Митя тяжело вздохнул.
— Эх, Семен Иванович, видно, жить тебе на свете скучно стало…
— А и то, скучно… Мерзко! Возненавидел я сию скверну мира, в леса ушел…
— И других увлек на погибель!
— На погибель?!
— А то куда ж? Сколько душ погубил сегодня! Не страшно тебе, совесть не болит? Я, вот, сам хоть не видал, а сказал ты мне — опомниться не могу.
— Они, безумец, венец себе мученический стяжали!
— Не мученичество — грех один. Да и что… Вон, спит праведник ваш. Думает, что коли травой питается, да на голом полу почивает — так уж святее всех, так уж спасен. А в глаза ему загляни — страшно становится, такая злоба! Святые люди плоть изнуряют, чтоб дух высвободить из плена телесного, чтобы легче духу в молитве к Господу воспарить было, в смирении и любви. В смирении, Семен Иванович, и в любви! Потому и легко, и отрадно с теми праведниками, и они словно солнышко на всех свет изливают, и тепло с ними, душа радуется. А Матвей ваш — сатане работает. Гордыне своей молится, сатане это радостно, оттого он и силу дает Матвею такие лишения терпеть.
— Сатана дает?!
— А то кто же?
— Так-так, — Семен как-то странно взглянул на него. — А пойдем-ка, Митенька, прогуляемся…
— К оврагу страшному? — горько усмехнулся юноша.
— А то! Там толковать с тобой сподручнее будет…
— …Значит, не отступаешься от нечестия своего? — торжественно вопросил Семен, на краю оврага стоя.
— В нечестии ты пребываешь. Оврагом, вон, мне грозишь… А разве не запретил Господь всякое убийство? Ксения говорила, что в книгах святых про любовь прочла, а у вас любви за всю свою жизнь не увидела…
— Тяжко говорить с тобой, — перебил Шерстов, теряя терпение. — Битый час тебе о таких вещах твержу, о коих ни с кем иным и в жизнь бы не заговорил! Нет, смерти ты заслуживаешь, и ничего иного. Хоть и жаль мне тебя… Такие силы гибнут!..
И осекся Семен Иванович. Не ожидал того, что вдруг увидел. Никак не думал, что Ксения спасется, да еще солдат на него наведет! А вот они — словно из воздуха, гости незваные! И предательница бесстыжая, племянница двоюродная — впереди.
— Дядя! — крикнула она ему отчаянно.
— Молчи, змеища! — завопил Шерстов. — Эх, не сбылось! Одолевают силы бесовские…
Безумная тоска отразилась на лице его. Прошептал:
— Не предамся в руки антихристовы…
— Нет! Не делай этого! — воскликнул Митя, и метнулся, чтобы удержать его, но было поздно. Безжизненное тело Семена с разбитой головой застыло на острых камнях на дне глубокого оврага…
Глава девятая
Все смутно…
В тоске вернулись в Горелово потрясенные случившимся Петруша с Митей — да к новой беде. Нашли всех обитателей дома в великой тревоге: непонятным образом исчез Александр Алексеевич! Маша, едва завидев поручика, бросилась к нему, уткнулась в плечо. Она не понимала ничего, да и никто ничего не понимал.
В довершение всех бед на следующее утро после знакомства с сектантами Петр проснулся больным. Ожоги, которым давеча не придал значения, дали о себе знать довольно болезненно. Начался жар, Петруша не мог подняться с постели. Маша, совсем потерянная, измученная множеством свалившихся на нее переживаний, ухаживала за женихом своим и спасителем дни и ночи из последних сил, не желая и думать о том, что станут болтать люди. Митя заперся в горнице, в которую нежданно возвратился, изредка пускал к себе только Ванечку.
Ксения Шерстова, которую Петруша и Митя прихватили с собой в Горелово, так как девушке просто некуда было деваться, также не выходила из комнаты, в которой ее поместили. Она то часами сидела у окна, устремив взгляд в никуда, то принималась негромко, но мучительно рыдать, падала на кровать и яростно кусала уголок подушки.
И вот — как снег на голову! — примчалась невесть откуда Наталья Вельяминова — подлинная хозяйка именья. Забегали, засуетились расслабившиеся было слуги, втянули головы в плечи, потупили взор перед юной госпожой. А Наталья, едва порог переступила, задала вопрос, которой самой ей пришлось дважды услышать от государственных особ.
— Где брат мой?
Гробовое молчание было ответом. Наталья обвела всех сверкающим взором, но сердце ее сжалось. Встревоженная, повторила вопрос.
— Петр Григорьевич, чай, знает… — пробормотал кто-то из слуг, опустив глаза.
— Господин Белозеров здесь? — удивилась Наталья.
Получив утвердительный ответ, почти побежала в домик, где, как ей указали, проживает ныне Петруша.
Белозеров полулежал на диване, его лихорадило. Здесь была и Маша — она теперь находилась при нем неотлучно. Появление Натальи стало неожиданностью для обоих. Поручик поднялся было, чтобы приветствовать давнюю подругу и бывшую невесту, но Наталья не позволила.
— Ты болен? — бросила вместо приветствия, от волнения не замечая, что говорит ему «ты» в присутствии Маши. — Не вставай… Что происходит, Петруша? Где Александр?
— Ничего не знаю, — отвечал Белозеров, тщетно борясь с неловким смущением. — Я приехал… Его уж не было, и никто не знает, где он.
— Как — никто не знает?!
— Неясно, в чем тут дело. Ваня Никифоров передал ему все, что ты повелела. Саша не хотел никуда выезжать из Горелова, пока не прояснится… Быть может, он получил новый секретный приказ от вице-канцлера?
Наталья опустилась на стул.
— Я чувствую… — прошептала она, — с ним случилось что-то. Скажи, никто не появлялся здесь из подозрительных?
Петр вдруг переменился в лице, ему вспомнился приятель Яковлев, его непонятное отсутствие вчера при попытке ареста сектантов. Особое поручение… Мысль, пришедшая Петруше в голову, была столь ужасной, что он, взволновавшись, тут же высказал ее Наталье, не думая о том, что Маше не надо бы этого слышать. Наталья вскочила.
— О Боже! Если он арестован… Но вы!.. Вы все — куда смотрели? Почему не уберегли его?! Ты лучший друг его, Петруша… Как же ты!..
В запальчивости, все возрастающей, она готова была уже наговорить Петру чего угодно, если бы Маша вдруг не вышла из уголка, где она, поздоровавшись с госпожой Вельяминовой, скромно примостилась, и, встав перед Натальей, не попросила тихо:
— Наталья Алексеевна, не браните Петра Григорьевича, он нездоров, у него было испытание… Он ни в чем не виноват перед Александром Алексеевичем!
