директора, но ничего не говорит, чтобы не огорчать меня.
— Привет, Финн, — говорит она. Прошло больше половины недели, но вряд ли Лотти продвинулась с петицией, вероятно потому, что мое имя до сих пор в ней единственное.
— Что вы исправляли сегодня утром? — спрашиваю я.
— Орфографию, пунктуацию и грамматику, но я не могла вспомнить, что такое начальная форма наречия. Ты действительно не собираешься сдавать тесты?
Я пока сказал только Лотти; если прослышат остальные, то завалят меня вопросами и станут все время говорить об этом.
— Не знаю, — отвечаю я. — Мама сказала миссис Рэтклифф, что я на них не иду, но папа все еще злится.
Чиркаю носками обуви по полу под столом.
На самом деле я хочу, чтобы все скорее закончилось и я не чувствовал себя так, будто угодил в масштабное перетягивание каната. Я никогда не видел, чтобы в процессе веревка рвалась, но, похоже, это мой случай.
Тайлер Джонсон пинает спинку моего стула.
— Ты опаздываешь, чудик, — говорит он, и другие мальчики начинают смеяться. Миссис Керриган поднимает глаза, улыбается, явно не расслышав, что было сказано, и начинает перекличку.
Когда звучит мое имя, все мальчики кривятся и зажимают носы. Учительница этого не видит, потому что не поднимает головы от журнала. Однажды я приду в школу со скрытой камерой и сниму все, чего не замечают учителя.
— Финн, отнеси, пожалуйста, журнал миссис Равани.
Вот бы она кого другого попросила. Встаю и иду к ней в самое начало класса. За спиной слышу хихиканье. Возвращаюсь по проходу и почти добираюсь до двери, но Тайлер ставит мне подножку. Хватаюсь за парту Грейс Миллер и нечаянно смахиваю ее пенал с единорожкой. Ручки и карандаши рассыпаются по полу.
— Боже, Финн, какой ты сегодня неловкий, — замечает миссис Керриган, поднимая взгляд от стола.
Встаю на колени и начинаю собирать предметы. Лотти поднимает руку — явно хочет сказать, что это все Тайлер. Ловлю ее взгляд и качаю головой. Подруга опускает руку. Если расскажет, получит прозвище стукачки, а ей и так хватает. Отдаю пенал Грейс.
— Извини.
Она корчит мне рожу. Выхожу из класса в коридор. Так хочется идти и идти дальше, прочь из школы, и никогда сюда больше не возвращаться. Хочется. Но нельзя. Стучу в дверь миссис Равани, отдаю ей журнал. Она благодарит меня, справляется о моем самочувствии. Я заверяю ее, что все хорошо, ведь именно так положено отвечать, и возвращаюсь в класс.
Миссис Керриган раздает рабочие тетради по грамматике. Смотрю в текст, но думаю лишь о том, как хотел бы сейчас оказаться в нашем саду. Куда приятнее сажать лобелии и бегонии.
Кто-то пинает меня под столом. Я вздрагиваю. Лотти делает страшные глаза. Я внезапно понимаю, что все остальные смотрят на меня и смеются.
— Ты опять жужжал, — шепчет подруга.
Едва увидев маму у ворот, я понимаю, что она плакала. Ее глаза опухли и немного покраснели. Мама попыталась замаскировать красноту тенями, но получилось только хуже, потому что обычно она не красится.
Не знаю, что сказать, поэтому просто неуверенно улыбаюсь. Она улыбается в ответ, спрашивает, как прошел день, я отвечаю, что хорошо, и мы идем домой, никак не упоминая ее красные глаза.
Лишь на кухне, кладя книгу на стол, я замечаю там письмо. Видимо, оно и расстроило маму. Письмо от адвоката папы. Я узнаю фамилию и эмблему наверху бумаги и корявую подпись внизу. Наверное, адвокат опять хотел маму позлить, но на сей раз довел до слез.
Как хорошо, что я стану не адвокатом, а садовником. Садовники выращивают прекрасные растения, что радуют людей. А не пишут послания, от которых люди плачут. Папа — адвокат, но письма не шлет. Он помогает людям продавать дома, но раз его адвокат расстроил маму, отец почти ничем не лучше.
— Вы развелись? — спрашиваю я. Этот их развод тянется уже довольно долго. Не знаю, сколько нужно на него времени, но, наверное, процесс уже подходит к концу, и поэтому мама плакала.
Она садится за стол и берет меня за руку.
— Нет, милый. Мы до сих пор договариваемся.
— Тогда почему ты грустная?
Мама поднимает глаза к потолку, а затем на секунду их прикрывает.
— В письме говорится, что, если я не допущу тебя до тестов, папа добьется от суда постановления, чтобы после развода ты жил только с ним.
— Но вы же собирались меня поделить?
— Я тоже так думала. Однако я приняла решение, не согласовав его с папой, и теперь меня могут признать нездоровой матерью.
— Так нечестно. Ты просто не любишь ходить в спортзал, да и должен же кто-то сидеть со мной, пока папа гоняет на велосипеде.
Мама слабо улыбается.
— Не в этом смысле. Я недостаточно хороша, чтобы о тебе заботиться.
— Да все с тобой в порядке, — хмурюсь я. — Чего тогда папа меня все время с тобой оставлял, если ты плохая?
— Ах, если бы все было так просто, Финн.
— Когда папа вернется, скажу ему порвать письмо и попросить у тебя прощения.
— Не надо, милый. Не хочу, чтобы ты принимал чью-то сторону. Так неправильно.
— Но разве правильно заставлять людей плакать?
Мама опускает глаза, вздыхает, затем притягивает меня к себе.
— Ты мудр не по годам.
Она хочет сказать мне что-то приятное, но эту фразу мне не понять. Как по мне, чем люди становятся старше, тем больше они глупеют. В смысле, дети не начинают войны, не убивают людей и не разводятся, верно?
— Так что, мне все-таки придется сдавать тесты?
— Не знаю, — дрожащим голосом отвечает мама. — Я не знаю, как лучше. Может, твой отец прав. Может, я поступила безрассудно.
И начинает плакать. Навзрыд, как не положено взрослым. Я тоже плачу и обнимаю ее.
— Мне так жаль, — говорит она, обхватив мое лицо. — Не могу видеть, как это на тебя давит. Помни, ты ни в чем не виноват. Папа сердится на меня, потому что
