Черныш, ловко провалившийся мне под куртку, вновь явил свою мордочку миру. Словно почуяв, что мне грозит смертельная опасность, он поборол собственную трусость и теперь готов был биться за свою хозяйку. Я на мгновение испытала бескрайнюю благодарность к этому кусочку живого меха.
Единорог громко заржал, а передо мной по воздуху заколотили неестественно голубые копыта. Хотя, кто их, рогатых лошадей, знает, какой для них цвет естественен? Зеленый недруг припал на передние лапы, то ли готовясь к атаке, то ли собираясь защищаться. Я вспомнила, что в прошлый раз он точно так же отреагировал на моего маленького черныша Лексу — да чем им всем не угодил этот малыш?
Буквально через мгновение я поняла — чем.
Черныш бесстрашно выскочил из моего декольте, мягко приземлившись на передние лапы. Я вскрикнула, заметив, что копыта единорога сейчас раздавят его, ещё не видя, как мой питомец разрастается, становясь всё больше и больше. Секунда и он размером с хорошую собаку, мгновение — и уже медведь готов позавидовать его размерам. Голубая лошадь отпрянула в сторону — боязливо, не скрывая своего ужаса, лишь каким-то чудом не убегая прочь. Зеленое чудовище бросилось в атаку. Но черныш отшвырнул его в сторону — как будто нехотя, словно от мухи. Цветы, еще недавно стискивающие мои запястья, теперь же пришли к выводу, что со мной лучше не связываться. Я спокойно смотрела за тем, как гибкие стебли, покрытые яркими бутонами, исчезали среди кустов — уползали поверженными змеями. Я приоткрыла рот от удивления, почувствовала, как высохли губы. Цветастые джунгли вновь сменились яркой вспышкой, звуки, рык и чье-то чавканье потонули в ярком свете, растянулись, заглохли. Я моргала, не зная, чего ждать теперь. Топнула ногой, пытаясь увериться, что не падаю, не зависла где-то над землей, лишь только после этого сделала шаг, пошла вперед. Впереди ничего не было, но уж лучше куда-то идти, чем просто топтаться на месте.
Дверь неприветливо хлопнула, раскрывшись прямо перед моим носом. Скрипнула упреком — мол, ходят тут всякие, смазал бы кто, так нет же… Войти внутрь? А там внутри — лишь чернота. Забавно. Мир снов Лексы обладает еще одной дверью — куда он вот только меня выведет? Недавний малыш-черныш рыкнул у меня под ногами опасной пантерой — теперь он был куда меньше, чем когда бился с зеленошкурым. Может менять размер? Но почему не делал этого раньше? Он ждал, пропуская меня вперед, а может, просто не хотел брать на себя часть моего… часть моего чего? Сейчас узнаю
Вспышка — очередная, сколько их было? Сколько будет? Черныш скользнул за мной следом, появился у меня перед глазами, словно на прощание махнул здоровенным, как разбойничья дубина, хвостом — и растворился.
Я… я — Лекса. Ярко светит солнце, хрустит снег под ногами, валит белым десантом с неба прямо под ботинки. Хлюпает коричневая грязь, брызгами разлетаясь из под подошв. Зеленым человечком мигает сигнал светофора, тормозят многочисленные мобили, пропуская меня, пешехода. Здравствуйте, можно хлебушка? Женщина в белом переднике, только что хмурившаяся, расцветает прямо на глазах, часто моргает, принимая мелочь, протягивая теплый кирпич буханки. Не подскажете, который час? Хмурая девушка бросает презрительный взгляд, осматривая с головы до ног. Словно коня выбирает на базаре. Морщит нос, что-то буркнув в ответ, отворачивается. Ну и ладно. Надо спешить — домой. Главное сегодня вернуться домой, ведь там… что там? Прямоугольник монитора моргнет, словно просыпаясь, клавиатура, заботливо подсвечивая клавиши. И там есть ещё что-то, но я не помню. Что-то такое, что заставит меня чувствовать чуточку лучше. Хочется есть, в животе неприятные сосущие ощущения, да и во рту. Съем булку, как приду, думаю. Может, за этим спешу?
Тянутся. Чувствуя, как ко мне тянутся — грязными лапами, слюнявыми клыками, раскрытыми пастями. Оборачиваясь, чтобы понять, что никого поблизости нет. Просто показалось. Показалось?
Не тянутся — тянут, словно из соломинки. Добрый вечер. Улыбается старушка, почему-то зло сверкнув глазами, рявкнула собачонка на поводке. Тянутся, словно вот-вот вцепятся. Да кто в меня может вцепиться? Осматриваю грузное, рыхлое тело, нащупываю ремень под курткой — тугой, черный, впивающийся в плоть. Сейчас приду — и расстегну. Приду — и облегчение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Лифт очень долго едет. Всего лишь седьмой этаж, а словно с двухсотого спускался, сволочь. Хочу ругаться, бить кулаком о обшарпанную стену, вымещая свою злость, но давлю желание. А так хочется. Кнопка горит желтым, оповещая о том, что скоро буду дома. В руку из кармана перекочевала увесистая связка ключей, только найти нужно. Как сегодня прошел день? Бабушка — смотрит, улыбается, слезятся старые морщинистые глаза. Я шел к ней, торопился к ней? Нет, не к ней. Здороваюсь, тороплюсь раздеться. Поскорее скинуть тесную, хоть и свободную одежду и вздохнуть — свободно. А футболка всё одно провоняла машинным маслом, потом и металлической стружкой. Мыло выскальзывает из рук. Кухня встречает меня запахами выпечки — не свежей, вчерашней, жесткой. Булка вкусная. Но я не за ней торопился домой. Компьютер моргает в темноте синим глазом, приглашая поскорее за него сесть. Где-то внутри прячется… что прячется?
Как сегодня прошел день? На этот раз мама. Все хорошо, дождаться бы отпуска. Ужинать буду, а хочется водички. Не простой, а сладкой и донельзя холодной. Всплывает в голове давно знакомое слово — ахес. И вкус чего-то пряного, серая плоть, рыжая корка сверху. Компьютер мерцает экраном, всемирная сеть торопливо подсовывает картинки, текст, песни — всё, что захочу. А я, как назло, ничего не хочу. Нет, хочу же, вот только чего — чего же мне не хватает для полного счастья? Мигает желтое окно чата, предлагая ни к чему не обязывающую беседу. Игнорирую, потом как-нибудь отвечу. А сейчас не хочу. Папка с весёлой иконкой. Пару кликов, куча документов, вереница названий, цифер, чего-то еще — поди угадай, какой нужен. Угадываю, даже не так — знаю. Всплывает окно раскрытой программы, вежливо интересуясь у меня — желаю ли я продолжать старый документ или хочу восстановить прошлый? Тянут, сосут. Вот-вот в меня вопьются чужие клыки. А я, что я? Я — писатель. Нависнут пальцы над клавиатурой. Привычно отбивая творческую дробь, заставят образы ожить, буквы заговорить, а текст — родиться. Чтобы через мгновение — всё не так, всё не то. Чего я хочу? Кого-нибудь.
Странно как-то. В окно чата уже не стучатся, а ломятся — целая ватага парней и девушек, только завидев меня в сети, уже желает общения, а я не отвечаю. Хочу, чтобы кто-то был рядом, чтобы кто-то был со мной. А все эти — они не рядом, они где-то далеко. А я одинок. Только сейчас я вдруг осознаю, что я — толстый, рыхлый, безмерно уставший. Я — звезда. Звездочка, ярко сияющая где-то во мгле небес. А ко мне ползут — теперь я их всех вижу. Нет никакого компьютера, стула, зеркала, мамы с ужином — нет, и никогда не было. А они ползут — яркими змеями, все ближе и ближе. Торопятся, дерутся друг с другом, толкаются. Одни тоньше, другие толще, некоторые и вовсе не змеи — драконы. Маленькая искорка касается меня — и я чувствую боль — резкую, заставляющую вскрикнуть. Не кричу — нечем звездам кричать. Острые зубы впиваются в… плоть? Не знаю, но все они едят меня. И все они хотят только меня — все-все.
Я — искорка. Подо мной — безмерный мрак ночи, надо мной — звезда. А я почти первая. Вот-вот вопьюсь зубами — теперь вдруг стало понятно, к чему торопилась всё это время. Впиваюсь, упиваюсь, наслаждаюсь, разве что не чавкаю от наслаждения — а сама хочу вопить от ужаса.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я вскрикнула, что есть сил, чтобы проснуться. Нет, нет, не хочу! Это не правильно, так не должно быть, это нехорошо! В глаза врывается предрассветный луч солнца, сумевший пробиться сквозь занавески. За окном валит белый снег, беззаботно бороздят голубую лазурь небес огромные кричайки, шумят ранние мобили.
Лекса спал, по крайней мере мне казалось, что он спит. Сон не давал покоя — словно я только что собственными зубами пожирала Лексу — старательно, тщательно, не скрывая наслаждения. Ужас. Охвативший меня в тот же миг подсказал страшную мысль — а что, если писатель мертв? Лежит вот тут на кровати, а этой ночью я сожрала его жизнь? Так торопилась — и ради этого?
