песни в центре спящего, темного города.
Прошли мимо гостиницы «Ной», в ресторане которой так любил проводить время штаб-ротмистр Абхазава. Жизнь текла здесь по-старому. Все с тем же усердием играл на своей виолончели старик француз Буш, так же веселил завсегдатаев ресторана немец-гармонист Эдуард Дик. А мадемуазель Буш утешилась с новым поклонником…
2
Корнелий помог супругам Микеладзе устроиться на новой квартире и пошел домой. Было около одиннадцати часов вечера. На Верийском мосту ветер жалобно завывал в проводах. В темноте ничего не было видно. Только мерцавшие кое-где над берегом фонари бросали тусклые отражения в волны Куры.
«Совсем как у Верхарна», — вспомнил Корнелий строки из «Лондона»:
И набережных мир, ряд фонарей бессонных,
Парк острых веретен, идущих вдоль реки…
К Верийскому саду прошли, перепрыгивая через лужи, четверо вооруженных солдат и скрылись в темноте.
Корнелий поднялся по Верийскому подъему. Выйдя на Коргановскую улицу, остановился и посмотрел сверху на окутанный мраком город.
«Какая тишина!» — подумал он.
Но тишина была обманчивой, недолгой.
Где-то за рекой прогремели выстрелы. Им ответили другие. Раздался отчаянный лай собак. Потом сразу все стихло, но через несколько минут началась стрельба совсем близко, — должно быть, на Судебной… Длинная очередь, вытянувшаяся уже с вечера у хлебной лавки, разбежалась. Прошел патруль и тоже, подняв винтовки вверх, открыл стрельбу. Стреляли и грабители, хозяйничавшие в городе, и жители, защищавшиеся от них, а больше всех подбадривавшая себя ночная охрана.
Корнелий торопливо зашагал к дому, где жили Макашвили. У ворот разговаривали две женщины. Он узнал одну из них. Это была Маринэ, мать Пето Натошвили. Поздоровался с нею.
— Откуда ты? — спросила старушка, поправляя на голове платок.
— Из Баку.
— А я все беспокоюсь за сына. Вечером сегодня заходил Вано, сказал, что Пето заболел, лежит в больнице, в Елизаветполе. Ох, чует мое сердце… Не дай бог — тиф…
— Ну, сразу уж и тиф! — хотел успокоить ее Корнелий.
— Теперь тиф всюду, сынок, — ответила Маринэ и вытерла слезы.
Корнелию стало жаль старушку, и он обнял ее.
— И в самом деле — что ты загодя убиваешься и плачешь? — упрекнула ее соседка.
— Не знаю, родные, не знаю, очень уж неспокойное время, — тяжело вздохнула Маринэ и, скрестив руки на груди, опустила голову.
Корнелий молчал…
В это время из одной квартиры трехэтажного дома, сквозь закрытые ставни, донеслись звуки рояля и слова модной песенки Вертинского, такие далекие, такие заунывные, словно шли они откуда-то из глубины земли:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо вам,
Никого теперь не жаль…
— Где это? — поинтересовался Корнелий.
— Из квартиры генерала Гилевича.
— Да, верно. Это поет его дочка Клара, — перебил старуху Корнелий. — Наши дома?
— Дома, родной, дома…
Он вошел во двор. Навстречу ему ринулась с лаем собака.
— Ройя! — окликнул ее Корнелий.
Собака узнала его, перестала лаять, завиляла обрубком хвоста и помчалась по лестнице, словно торопилась известить хозяев о приходе близкого человека.
3
Вано Махатадзе вошел в редакцию газеты «Кавказский рабочий». Там он застал своих товарищей. Они окружили его, стали расспрашивать о шамхорских событиях.
— Эта новая мерзость, — говорил, задыхаясь от волнения и возмущения Махатадзе, — не поддается никакой оценке… Убиты и искалечены тысячи солдат. Здесь не только убивали, еще и мародерствовали, грабили убитых. Меньшевики захватили пятнадцать тысяч винтовок, пулеметы, орудия… И верным союзником наших господ социалистов оказался сброд господина Рафибекова.
— Да, логика вещей сильнее всякой другой логики, — перебил Бесо Алавидзе. — Меньшевики сбросили маску социализма и показали народу свое контрреволюционное лицо и буржуазно-националистическую сущность. Теперь с ними надо говорить не елейным языком елениных, а тоже языком железа и крови!
— Это сказано правильно, — вмешался в разговор Серго Кавжарадзе, красивый брюнет лет под сорок. — Закавказский комиссариат запасается оружием не столько для того, чтобы воевать с турками, сколько для того, чтобы воевать против революции, против нас. На складах достаточно оружия, а они не остановились даже перед бойней, чтобы разоружить солдат. Они пошли на это потому, что солдаты на нашей стороне, потому, что солдаты несут в деревню большевистские идеи, аграрную революцию, а меньшевики не хотят отнимать землю у помещиков. Они хотят мира с ними, значит — войны с народом. Возмущение рабочих и крестьян их политикой они называют анархией. Эти современные жирондисты окончательно перешли на сторону контрреволюции.
— Мне кажется, — сказал Махатадзе, — что медлить больше с восстанием нельзя. Народ и армия на нашей стороне. Если мы промедлим, то дорого заплатим за свои колебания.
Алавидзе, Кавжарадзе и Котэ Гургенидзе были согласны с ним. Старые члены партии Парнаоз Сагарадзе и Малакия Далакишвили считали восстание авантюрой.
Сагарадзе смерил Махатадзе скептическим взглядом:
— Восстания, поднятые безрассудством, всегда превращались в авантюры. Именно за них дорого приходилось платить. Я считаю ваше предложение преступлением и против здравого смысла и против интересов партии. Из этого не получится ничего, кроме нового грандиозного Шамхора. Подождите немного, и под давлением масс даже Ной Рамишвили вынужден будет признать советскую власть.
— Ваш Рамишвили спит и видит во сне, как немцы и турки спасают Грузию от большевиков! — закричал, ударив кулаком по столу, Махатадзе. — Довольно мы ждали, довольно слушали вас! Если бы делегатское собрание Тифлисского гарнизона — этот руководящий центр революционных войск — не было бы по вашему настоянию и в угоду меньшевикам распущено, не произошло бы и шамхорской бойни. Дело тогда пошло бы совсем иначе. И, наверное, мы не вели бы спора о том, надо или не надо поднять восстание. Мы не сумели из-за вас использовать в конце прошлого года благоприятную революционную ситуацию для захвата власти. Мы лишились арсенала с огромными запасами оружия, который держало в своих руках делегатское собрание. Мы заплатили за ваше соглашательство Шамхором. Советская власть на Кавказе должна быть утверждена безотлагательно. Наше рабоче-крестьянское правительство в тесном единении с российскими советскими центрами, с Советом Народных Комиссаров положит конец закавказской контрреволюции.
— Молодой человек, гражданской войной шутить нельзя. И кто шутит ею, тот и расплачивается Шамхором, — взволнованно ответил ему Сагарадзе. — Нам не придется долго ждать, чтобы сама жизнь доказала, кто прав из нас. Зелены вы, чтобы учить нас, старых большевиков!
— Старая песня об отцах и детях! Слышали мы ее!.. А вот Ленин ясно сказал нам, что восстание, что революционная гражданская война могут и должны стать в определенных условиях неизбежными. Гражданская война в Закавказье уже началась шамхорской бойней. И начали ее меньшевики. После захвата арсенала, после посылки в деревни карательных экспедиций, после заключения открытого союза
