Перед зажжением свечей устроили перерыв, и мы решили еще угоститься. Какой тут лед, пили прямо из бутылок. Мы смотрели на часы, думали о делах на завтра, о том, как погуляем на солнышке, позвоним детям. Некоторые из них жили в других штатах, и мы ужасно скучали по внукам. На празднике мы провели всего два часа, но казалось, что время уже позднее.
Мы даже не заметили, как к нам присоединилась Карли — знаменитая Карли, которая работала в Белом доме и дружила с Мишель Обамой. (Все гости знали об этом благодаря фотографии, опубликованной на первой странице «Трибьюн» за месяц до выборов. На ней две женщины сидели за ланчем, наклонившись друг к другу, и понимающе улыбались. Однажды субботним утром мы все удивленно глазели на этот снимок, гадая, какой секрет жизни раскрыла Карли и почему его не раскрыли мы.) Ее кожа сияла — может, она была и слишком гладкой, но все равно лучше, чем у нас. Карли выглядела безупречно, а ее драгоценности, несомненно, затмили украшения всех других гостей. Она ослепляла и одновременно притягивала взгляд.
Карли подождала, пока ее не пригласят сесть — по старой привычке, ведь сесть ее приглашали всю жизнь.
— Леди, — сказала она, — и джентльмены.
— Карли!
— Нам нужно поговорить.
— Неужели?
— Вас разве не беспокоит Эди? Вы с ней общаетесь больше. Скажите на милость, что происходит?
— О чем ты?
— О ее здоровье! Лишнем весе! Вы — ее лучшие друзья. Как она докатилась до такого? А главное, что с этим делать?
Сказать ей правду? То, как ест Эди, нас ужасало, и мы перестали с ней обедать. С ее упрямством и нравом никто не сладит, а ведь у нас тоже полно проблем. У той рак, у другого кардиостимулятор, не говоря уже о мелочах: повышенном холестерине, давлении, дефиците железа и кальция, позвоночнике, коленях, камнях в желчнике, гормональной терапии и так далее. Нам и самим пришло время бороться за жизнь.
Мы хотели сказать: поговори с ее мужем, но промолчали.
— Поговори с Рашелью, — сказали мы. — Или с Бенни. За Эди следить не нам.
Мы допили вино. Что эта Карли о себе думает? Мы последний раз подняли взгляды и увидели ее разгневанные глаза.
— Конечно, — сказали мы, — это все очень печально.
Начали зажигать свечи, родственники и гости потянулись к возвышению, однако нам уже было не до того. Подали десерт: эклеры и пирожные со взбитыми сливками, вдалеке забулькал шоколадный фонтан. Мы наелись до отвала, но не попробовать шедевры хилтонского кондитера было бы невежливо. К тому же шоколадные фонтаны — удовольствие дорогое. Мы ели и ели, не поднимая головы.
К нам подошла Рашель в красном шелковом платье с лифом в виде сердца и с обнаженными плечами. В ушах, на запястье, на шее сверкали бриллианты. «Неплохо, — подумали мы, — но взгляни на Карли». Рашель улыбнулась. Никто не мог сказать о ней ничего плохого. Общительная, красивая, стройная. О такой невестке можно только мечтать.
— Мазаль тов, мазаль тов, — сказали мы.
— Незабываемый вечер, — заметила она. — Вам понравился танец?
— Дети были просто великолепны. А ты как?
Она вдруг сникла.
— Ужасная суматоха, вы понимаете. В последний момент пришлось менять гостей местами. Я до полуночи переделывала карточки.
— Да, обстоятельства быстро меняются, и глазом не успеешь моргнуть.
— Я старалась, чтобы всем было удобно. Вам ведь понравилось тут?
— Прекрасное место, и вечер чудесный. Какая честь, что мы приглашены.
Рашель озадаченно посмотрела на столик.
— Здесь были туфли. Вы их видели, когда сели?
Мы упорно ей улыбались. Мы допили вино и пиво, но все никак не могли ответить.
— Так, значит, их не было?
— Нам, пожалуй, пора, — сказали мы, и мужья помогли женам встать.
— Сейчас будут танцы, — сказала Рашель. — Оставайтесь.
И мы ненадолго задержались — потоптались на месте, обняв партнера. Мы вспотели, мы были пьяны и клевали носом. Мы похлопали, когда кончилась музыка, и бесстыдно ретировались, наверное, обидев хозяев. Но если бы мы не сказали всем до свидания, никто бы и не заметил, как мы ушли. Никто не спросил бы: «А где же Коны, Гродштейны, Вейнманы, Франкены?» А если бы и заметил, то просто: «Должно быть, поехали домой».
Мы стояли перед «Хилтоном» и ждали, пока подадут машины. Держали за руки своих мужей и жен. Смотрели прямо перед собой, притворяясь, будто не видим Эди и Ричарда, которые выскользнули на улицу и начали орать друг на друга. Мы не слышали, что они кричат. Не слышали, как Эди сказала: «Не надо просить прощения, ты никогда его не получишь. Много чести! Я не прощу ни единой обиды». Если мы это и слышали, то постарались скорее забыть.
Мы ехали в тишине, если не считать отрыжки, вздохов и слез. Думали о жизни, прожитой вместе, о взлетах, падениях и новых победах, а потом, уже дома, обнимали своих мужей или жен и занимались с ними любовью. Нас утешало, что чувства еще не остыли, что мы не одни и ночью нам есть к кому прижаться, что в наших телах еще теплится кровь, что мы — не Ричард и Эди, мы живы.
Поверженные
Кеннет жалел, что так получилось. В тот вечер он не хотел бросать Эди на празднике, тем более — один на один с мужем, о котором не слышал ни единого доброго слова. Но Кеннета ждал ресторан, заменить шеф-повара на кухне было некому. Нельзя пропускать субботний вечер — самый прибыльный на неделе, не считая воскресного, когда многие ленились готовить сами. Что поделать, надо оплачивать счета. Он задерживал выплаты не первый месяц, так что выбора не оставалось.
Однако сначала на своем стареньком «Линкольне Континентал» он отвез Эди из синагоги в отель. Привел ее в зал, где стояли большие фотографии внуков, Джоша и Эмили, чью бней-мицву сегодня праздновали, и посадил за стол, украшенный пуантами, — дань популярному состязанию танцоров, которого Кеннет не видел, потому что с восемьдесят девятого года у него не было телевизора. На секунду показалось, что они попали в сумасшедший дом. Кеннет поцеловал Эди в щеку и в губы, а ее сын, Бенни, шумно закашлялся. Кеннет поцеловал Эди руку. Сегодня его любимая надела искристое фиолетовое платье. Она пахла божественно. У нее были потрясающие огромные груди. Накануне ночью он зарывался в них лицом, сжимал, покрывал поцелуями, воскресая в этом наслаждении. Кашляй-кашляй, сынок. Я могу целовать ее весь день.
Тем не менее, жаль, что так вышло. Он хотел понравиться Бенни, хоть и понимал: Эди не разлюбит его лишь потому, что сын — против. Кеннет по себе знал, как важно мнение близких. Разве могло быть иначе для этой милой женщины?
И наконец он жалел, что не подошел к Ричарду Мидлштейну, не посмотрел ему в глаза и не сказал, что о нем думает. Ткнуть бы ему пальцем в шею. Кеннет с давних лет помнил один прием… впрочем, отношения Эди с мужем — ее личное дело, и вмешиваться было бы неправильно.
Отпустив ее руку, он твердо решил, что загладит свою вину.
За шесть часов обслужили двадцать столиков. Кеннет стоял на кухне и делал лапшу — высоко поднимал тесто, скручивал его, складывал пополам и снова растягивал. Он работал машинально — и все же с любовью. Кеннет обвалял тесто в муке. Получились длинные, толстые полосы. Он снова закрутил их, сложил и вытянул. Рядом лежало мясо ягненка, стояли приправы: семена тмина, чеснок и острые перцы. Эта еда согреет Эди. Он еще не встречал людей с таким огнем в душе и холодом в желудке.
Прошлым вечером она разрешила ему посмотреть свой опухший бледный язык. Ее пульс бился медленно. Кеннет положил руку ей на живот.
— Слишком холодный.
— Тогда иди ко мне, — сказала Эди, протянув к нему руки, и провела языком по краешку своих губ. — Согрей меня.
На кухню вошла Анна с последним грязным блюдом, сдула с лица сиреневую прядь и быстро прошла мимо, бросив взгляд на отца и стол с лапшой.
— Ужин на двоих?
Кеннет покраснел. Он еще думал о способах, которыми мог бы согреть Эди. Такой страсти он не испытывал давно — с тех самых пор, как встретил Мери, свою жену, которая умерла и парила теперь где-то в небе. Она ушла восемь лет назад, восемь лет он не занимался сексом и все это время чувствовал, что на нем лежит проклятье. Эди пришла и разрушила его.
— Хочешь, я и тебе приготовлю, — предложил Кеннет дочери.
Он вдруг забеспокоился, что не уделял ей достаточно внимания, с головой погрузившись в свою любовь. Правда, они с Анной все дни проводили вместе и постоянно общались, даже когда молчали.
Конечно, ей уже надоел старик отец. Анна присматривала за ним с тех пор, как умерла их любимая Мери. Шесть лет назад после серии неудач с ресторанами, которые Кеннет открывал на Среднем Западе, они с дочкой перебрались обратно в Чикаго. А ведь когда-то они с Мери были ловкими игроками. В любом городишке, в любом торговом центре на пустом месте создавали преуспевающий ресторан, обычно называя его «Золотой дракон», иногда — «Лотос», иногда — «Новая китайская кухня». Последнее Кеннету не нравилось, потому что звучало слишком буднично, однако Мери считала, что оно привлекает клиентов.
