Кисловодска, выйдя, однако, из вагона за полверсты до станции, так как на самой станции сошел с рельсов какой-то вагон и загородил нам путь.
После Петербурга и Москвы, с их ружейной и даже пушечной пальбой, Кисловодск произвел на нас просто чарующее впечатление. Полная тишина, масса народа на улицах и почти все петербургские знакомые, нарядные костюмы, речь самая непринужденная и на самые обыденные темы, никакого помина о большевиках и — самоуверенное заявление, что все это «петроградские переживания», которым чуть ли не завтра наступит конец, словом, полная идиллия и непринужденность в условиях жизни. Письма и газеты приходили в то время очень плохо. Меня забросали расспросами о петербургской и московской жизни, наперерыв звали в гости, чтобы предъявить диковинного свидетеля совершенно неизвестных условий столичной жизни, но моим рассказам, а тем более моим мрачным выводам и заключениям о ходе событий никто не верил, и у всех сложилось убеждение в том, что мой пессимизм совершенно неоснователен; за мною упрочилась кличка Фома[52], и сложился даже новый глагол про мои рассказы: «Владимир Николаевич вечно фомит».
Мы скоро перебрались, благодаря Э. Л. Нобелю, из крайне неудобного помещения, отведенного нам в Гранд-отеле, в прекрасные комнаты в гостинице Колосова, и жизнь потекла первое время совершенно спокойно и даже приятно, благодаря, в особенности, гостеприимству наших друзей Кабат и Плеске, среди которых мы проводили все наше время.
Два месяца — до конца декабря — пролетели незаметно, и мы стали было думать уже о возвращении в Петроград, так как, уезжая, я условился с Международным банком, пригласившим меня в свои председатели совета после моего неудачного трехмесячного пребывания в Русском для внешней торговли банке в положении члена совета, вернуться к 1 января, чтобы с начала года вступить в текущую работу.
Я обеспечил себе даже места на поезд 2 января и спокойно проводил время между нашими друзьями, массою знакомых и прогулками почти все дни в одном и том же направлении — к Храму воздуха[53] и на горы за ним.
Омрачало наше пребывание только отсутствие вестей от близких и друзей с севера и прекратившееся уже к тому времени получение столичных газет и писем. Мы жили вполне отрезанные от всего мира и довольствовались одними ростовскими газетами, крайне скудно освещавшими нам события вне нашего замкнутого мирка. Тревожило нас также и вскоре обнаружившееся отсутствие денег по аккредитивам и по текущим счетам. Государственный банк перестал подкреплять местные кассы денежными знаками, на посланные кисловодскими банками и частными лицами телеграммы с оплаченными ответами — не было никаких ответов, и сразу же возник вопрос о необходимости изыскать какой-либо способ завести свои денежные знаки, в пределах сумм открытых столичными банками кредитов.
Меня пригласили на совещание в городскую управу, и городской голова Аванесян заявил о том, что его политические убеждения, как давнего социалиста-революционера, весьма далеки от моих политических взглядов, но он уверен, что я не откажу предоставить мой опыт на пользу города и его населения, застигнутого перерывом в регулярных сношениях с центром совершенно врасплох и лишенного всякой возможности удовлетворять самые насущные свои потребности.
Это и было началом печатания местных денег, которое впервые появилось в Кисловодске, а затем перекинулось впоследствии чуть ли не на всю Россию.
В самом механизме печатания я уже не участвовал, частью потому, что надеялся уехать в начале января обратно в Петроград, главным же образом потому, что, резюмируя прения в организационном заседании, тот же городской голова заявил, что к делу выпуска новых денежных знаков «разумеется, будут привлечены лица, облеченные общественным доверием». Я носил звание почетного гражданина города Кисловодска, но меня городской голова не просил участвовать в исполнительной комиссии, и я никакого другого отношения к этой операции более не имел и знал о ней только по рассказам Э. Л. Нобеля, который фактически и стал во главе этого предприятия, — по крайней мере, до выезда моего из Кисловодска в половине мая.
В конце декабря, перед самыми рождественскими праздниками, группа инженеров путей сообщения, собравшихся в Кисловодске, стала налаживать, при помощи инженера Ландсберга — начальника движения Московско-Казанской дороги, — особый поезд в Москву, вне обычного железнодорожного сообщения, которое к тому времени если и не совсем еще прекратилось, то отличалось уже чрезвычайною нерегулярностью.
Мои попытки войти в состав отъезжавших не имели успеха, так как все места были заранее разобраны, да и мы не очень настаивали, будучи вполне уверены в том, что поезд 2 января пойдет. Все уверяли нас в этом, а агент Общества спальных вагонов показал мне даже телеграмму Петроградского правления, утверждавшую расписание всех поездов со спальными вагонами на январь и февраль.
Инженеры уехали, подошло 2 января, но о поездах не было ничего слышно, и стали доходить до нас все более и более тревожные сведения о перерыве всякого сообщения далее станции Минеральные Воды. Агенты Владикавказской дороги, в особенности из числа лично знавших меня, рассказывали открыто о том, что скоро совсем прекратится всякое сообщение и останутся одни местные поезда. Начальство дороги перестало появляться в Кисловодске, бывший председатель правления дороги В. Н. Печковский, проживавший в вагоне на пустых запасных путях около вокзала, перестал получать из Ростова из правления какие бы то ни было телеграммы, и в один прекрасный день, в половине января, к нему пришел преданный ему человек, кажется, помощник начальника станции, и под величайшим секретом передал ему, что низшие служащие постановили на митинге ночью выселить его из вагона и забрать вагон в свое распоряжение. Он поспешил перебраться в помещение вокзала, в так называемые директорские комнаты, и в тот же вечер его вагон неизвестно куда исчез. День ото дня изолированность города от всего внешнего мира становилась все более и более полною.
Зато местные вести становились все более и более жуткими. В Пятигорске появились какие-то воинские части, не подчинявшиеся местным воинским властям. Во Владикавказе состоялась в каком-то суммарном порядке смена наказного атамана, и появился выборный атаман в лице члена Государственной думы Караулова, который произнес крайне либеральную речь, в духе левой кадетской программы, приехал в Кисловодск под усиленным военным конвоем, но на обратном пути, не доезжая до Владикавказа, был убит какою-то ворвавшеюся в вагон бандою.
В Кисловодске появился некий господин Фигатнер, тот самый, который одно время состоял потом в составе
