— Его сиятельство Хоу остались очень довольны, — продолжал Симэнь. — Завтра отбывают, и нам как сослуживцам надлежит устроить загородные проводы.
Когда был накрыт стол, явился Ин Боцзюэ с собранными подношениями. Они лежали в коробке, которую он велел внести Ин Бао. Вручая ее хозяину, Боцзюэ сказал:
— Прими, брат, поздравления и эти наши знаки внимания.
Симэнь развернул лист. В нем первым значился настоятель У, за ним следовали Ин Боцзюэ, Се Сида, Чжу Жинянь, Сунь Молчун, Чан Шицзе, Бай Лайцян, Ли Чжи, Хуан Четвертый и Ду Третий.
— Еще будут шурин У Второй, свояк Шэнь, доктор Жэнь, брат Хуа Старший, а также трое приказчиков и Вэнь Куйсюань — словом, человек двадцать с гаком наберется, — заметил Симэнь. — Так что приглашаю вас четвертого.
Он распорядился, чтобы слуги убрали подношения, а Циньтуну велел седлать коня.
— Скачи за шурином У Старшим, пусть сватушки Цяо компанию составит, — А учитель Вэнь у себя?
— Учитель Вэнь с утра у друга в гостях, — ответил Лайань.
Немного погодя прибыли шурин У Старший, Чэнь Цзинцзи и другие. Налили в чарки вино. На столе было расставлено множество горячих блюд и закусок: свиные ножки, бараньи головы — вареное, пареное и жареное, куры, рыба, гуси и утки.
За вином Симэнь рассказал шурину о радости, переживаемой сватом Цяо:
— Нынче свидетельство на чин главы ритуальной службы получил, — говорил Симэнь. — Надо будет как-нибудь подарки купить да свиток написать. Мы его от имени управы поздравим.
— Не извольте беспокоиться, прошу вас, — отозвался Цяо Хун. — Посмеет ли ваш покорный слуга причинять хлопоты столь почтенным солидным господам!
Из уездной управы прислали две с половиной сотни календарей. Симэнь передал с посыльным визитную карточку и, наградив его, отпустил.
— Не довелось мне пока видеть новый календарь, — заметил Боцзюэ.
Симэнь достал полсотни штук и разделил их между шурином, Ин Боцзюэ и сюцаем Вэнем.
Боцзюэ обнаружил, что наступающий год открывает новый период правления под девизом Двойной Гармонии и будет високосным, с добавочным месяцем.[1443]
Но не будем говорить, как тогда с застольными играми пировали они до самого вечера.
Первым откланялся Цяо. Симэнь просидел с шурином У Старшим до первой ночной стражи. Слуге был дан наказ готовить к утру коня.
— Господина Хэ пригласи, — распорядился Симэнь. — Пусть ко мне завтра приезжает. Провожать его сиятельство Хоу вместе поедем. А четверо солдат, Лайань и Чуньхун пусть матушку сопровождают, когда она в паланкине отправиться к госпоже Ся.
Симэнь направился к Цзиньлянь.
Она, дождавшись Симэня, сняла головные украшения и распустила черные, как туча, волосы. Ее не украшали ни пудра, ни румяна. Помятое платье было небрежно брошено на постель. В спальне было темно и царила полная тишина. Симэнь окликнул Чуньмэй. Горничная не отозвалась. Цзиньлянь спала. Он стал звать ее, но ответа и не последовало.
— Что с тобой, моя говорунья, а? — спрашивал он, подойдя к ее кровати.
Цзиньлянь не проронила ни звука. Симэнь приподнял ее.
— Отчего ты не в духе? — допытывался он.
Цзиньлянь долго ломалась, потом лицо ее вытянулось и по благоухающим нежным щекам покатились слезы. Тут и с каменным бы сердцем не устоять. И растроганный Симэнь начал ее расспрашивать, затем обнял за шею.
— Ну брось плакать, успокойся, говорунья ты моя, — уговаривал он. — И чего только вы с ней делите?
— А кто с ней делит?! — после длительного молчания заговорила Цзиньлянь. — Это она ни с того ни с сего придирается. Меня перед всеми поносит. И мужа-то я удерживаю, и за мужем-то я гоняюсь, и тебя-то захватила. Только она, мол, порядочная, одна она подлинная супруга. Так зачем же тебя опять ко мне занесло?! Ступай, сиди около нее, а то как бы я тебя не задержала. Не успеет, говорит, домой заявиться, и сразу к ней. Это ко мне, стало быть. Ее послушать, так все эти ночи ты у меня ночевал. Врет и глазом не моргнет. И шубу-то, видишь ли, я у тебя выклянчила, а ее не спросила. Да кто я, рабыня ее или служанка какая-нибудь? Что мне, может, к ней на поклон ходить? Отругала моя горничная эту шлюху неотесанную, так опять же я виновата — не вступилась. Ей только бы к чему придраться. А если ты муж, глава семьи, должен на своем поставить, кулаком в доме порядок утвердить. Тогда вся болтовня прекратится. А то себя только унижаешь. За что, как говориться, купишь, за то и продаешь. А раз я не первой женой в дом вошла, мне и дохнуть свободно не смей. Испокон веков покладистого коня седлают, доброго человека обманывают. А когда она от испуга страдала, кто от нее ни на шаг не отходил? Кто ей лекарей приглашал? Кто за ней ухаживал, кто в постель подавал? Горемыка я несчастная! Живешь в самом заднем углу. ноги протянешь, не спохватятся. Теперь-то я поняла, что она за человек! Заставила меня со слезами на глазах ей в ноги кланяться и прощения просить.
По нежному, словно персик, лицу Цзиньлянь покатились жемчужины. Упав в объятия Симэня, она зарыдала, утирая то нос, то глаза.
— Ну, довольно, дитя мое! — уговаривал ее Симэнь. — Знаешь, как я был занят все эти дни. А вам следовало бы уступить друг дружке, и все бы обошлось по-хорошему. А теперь кого я, по-твоему, должен винить, а? Вчера к тебе хотел придти, а она говорит: если ты, мол, туда пойдешь, значит, вроде извинения просить. Не пустила она меня к тебе. Я у Ли Цзяоэр ночевал. Но всем сердцем я был с тобой.
— Хватит! — оборвала его Цзиньлянь. — Тебя я тоже узнала, что ты есть за человек. Только притворяешься, что ко мне неравнодушен, а сам ее любишь. Ведь только она доподлинная супруга! А тем более теперь! Как же, наследником тебя одарит. А я кто?! Трава сорная. Какое может быть сравнение!
— Не говори глупости! — Симэнь обнял и поцеловал Цзиньлянь. Цюцзюй внесла чай. — Кто велел этой грязнуле, рабскому отродью, чай подавать? А где Чуньмэй?
— И ты еще спрашиваешь! — воскликнула Цзиньлянь. — Она у себя посчитай четвертый день лежит, не встает. Не ест, не пьет. Смерть призывает. Как ее хозяйка при всех отругала, она целыми днями плачет.
— В самом деле?! — удивился Симэнь.
— Что ж я, обманываю тебя, что ли? Ступай, сам увидишь.
Симэнь поспешил к Чуньмэй. Она лежала на кане, непричесанная, без румян и белил.
— Ты чего лежишь, говорунья? — спросил ее хозяин.
Чуньмэй притворилась спящей, не проронив ни слова в ответ. Симэнь попытался было взять ее на руки, но Чуньмэй, как будто очнувшись от забытья, вдруг выпрямилась и забилась точно пойманный карп, да с такой силой, что Симэнь едва устоял на ногах. Хорошо, сзади оказался кан.
— Отпусти! Руки не пачкай! — кричала Чуньмэй, крепко сжатая в объятиях хозяина. — Чего тебе нужно от рабыни?
— Ишь какая ты речистая! — говорил Симэнь. — Тебе хозяйка два слова сказала, а ты уж и из себя вышла? Не ешь, говорят, не пьешь.
— Ем я или нет, не твое дело, — отвечала горничная. — Мы, рабыни, хоть подыхай, никто ухом не поведет. Я за все время, пока в вашем доме служу, ничего дурного не сделала. Хозяин меня еще ни разу не попрекнул, ни разу не ударил. За что ж меня хозяйка так отругала?! Да из-за кого ругала-то? Из-за этой неотесанной потаскухи, из-за шлюхи проклятой. Она ж через все улицы и переулки прошла. Хозяйка еще мою матушку упрекает: горничную, мол, распустила. Не хватало только, чтобы из-за этой неотесанной бабы мне палок всыпали. Пусть только жена Хань Даого заявиться, я ей покажу. Это ведь она шлюху сюда заслала, она зло посеяла.
— Если и она прислала, у нее ведь были добрые намерения, — возразил Симэнь. — Кто бы мог предполагать, что у вас начнется ругань?
— Будь она хоть чуть-чуть покладистей, я б не стала с ней связываться, — не унималась горничная. — Она других ни во что не ставит.
— Я к тебе пришел, а ты и чашкой чаю не угостишь? — попытался переменить тему разговора. — Грязнуля Цюцзюй подала, а я пить не могу.
— Ну вот, умер мясник Ван, так свинину со щетиной есть приходится, — заворчала Чуньмэй. — Я не в силах с места сдвинуться, а тут чай подавать.
— Кто ж тебе велел голодать, болтушка? Пойдем-ка в покои. Я и перекусить не прочь. А Цюцзюй велим подать закусок, вина, пирожков с фруктовой начинкой и рыбного супу.
Без лишних слов он взял Чуньмэй за руку и повел в покои Цзиньлянь. Цюцзюй послали пойти с коробом за кушаньями.
Немного погодя она извлекла из короба всевозможные блюда: вареную свиную голову, разваренную баранину, тушенную курятину и жаренную в масле рыбу, а к ним отборный отварной рис и закуски к вину: медузу, бобовые ростки, мясо и чилимы.
Симэнь наказал Чуньмэй подать к мясу тонко нарезанной курятины, маринованных ростков бамбука и душистого луку, а также аппетитно пахнувшего бульона с пельменями. Когда все кушанья были расставлены на столе, подали тарелку пирожков с фруктовой начинкой.
