день он собирается назначить присягу».
Юджиния пожала плечами: «Думаете, Никита Михайлович, он пойдет на такое? Не отречется от
престола в пользу цесаревича Александра? Он знает, как он непопулярен. Войска уже присягнули
Константину. Солдатам такой фарс, - две присяги, - не понравится».
-На это мы и рассчитываем, - Никита глазами указал на шкатулку для сигар. Юджиния разрешила:
«Курите, конечно».
Он поднялся. Пройдясь по уютной, теплой гостиной, Муравьев подымил сигарой: «Именно что не
понравится. Мы скажем солдатам, что Николай узурпировал власть, что законный наследник
престола в опасности, а дальше оно все само собой покатится, - Муравьев вернулся к столу, - не в
первый раз такое в России происходит, Евгения Петровна. Если Николай будет упрямиться, и не
захочет потом..., - Никита не закончил, - то мы позаботимся о его судьбе».
-Но ведь у него дети, - отчего-то сказала Юджиния. «Конечно, надо установить республиканское
правление, Никита Михайлович, но дети..., они, ни в чем не виноваты. Моя мать, давно еще, с ее
вторым мужем, пыталась спасти маленького дофина, Луи-Филиппа, во время французской
революции».
-Что вы, Евгения Петровна, - ласково улыбнулся Муравьев, - мы просто вышлем их за границу, вот
и все. Здесь, в Санкт-Петербурге, прочтем «Манифест», что мы готовим, устроим всенародные
выборы, отменим крепостное право. И я уже сказал, не рискуйте. Покойный император был
благосклонен к вашей семье, Николай тоже..., Просто поболтайте с ним, за чаем, как мы это с
вами делаем сейчас, вот и все.
Расставаясь, он поцеловал ей руку. Устроившись в кресле, закурив еще одну сигару, Муравьев
вспомнил холодный голос Пестеля: «Петр Федорович слишком долго жил в Европе, дорогой
Никита, и заразился там либерализмом. Родители его, сам знаешь, - Пестель усмехнулся, - не
большие поклонники революции. Теща его чуть ли ни на плахе лежала. Он хочет царскую семью
выслать».
-А ты? - спросил Муравьев и рассмеялся: «Зачем я спрашиваю. Быстрый расстрел, незачем нам
тянуть и создавать, - Муравьев поискал слово, - затруднения. Еще кто-нибудь вздумает бежать за
границу, устраивать гражданскую войну...»
-Всех, - подытожил Пестель. «И женщин, и детей. Не след в таком деле проявлять милосердие,
Никита».
-А что мадам де Лу, твой новый ментор, говорит? - лукаво поинтересовался Муравьев.
Пестель неожиданно покраснел и пробурчал: «Я с ней это пока не обсуждал».
-Но она меня поддержит, я знаю, - подумал Пестель. Закрыв глаза, полковник увидел блеск ее
нежной, почти прозрачной кожи. И глаза у нее были такие же прозрачные, как вода, большие,
пристальные. Она рассказывала ему о Южной Америке, привалившись спиной к потрепанному
ковру, что висел на стене его скромной, снятой внаем комнаты, затягиваясь сигаркой, отхлебывая
бордо из горлышка бутылки.
-Ты похож на его величество, - усмехалась Джоанна, - в его лучшие годы. Я, помню, как мы
высадились на французской земле. Войска, посланные, чтобы расстрелять нас, кричали: «Да
здравствует император!». Так же будет и здесь, обещаю тебе, - она протянула руку и погладила его
по щеке. «Однако вам надо заняться образованием, научить людей читать и писать..., Это очень
важно для развития самосознания рабочих и крестьян, для того, чтобы вызвать в них
самоуважение..., Вам надо открыть школы, классы для трудящихся...»
-Нам надо, - поправил ее Пестель и потянул Джоанну к себе: «Потому что ты останешься с нами,
правда? Ты и твой мальчик. Ты читала мою «Русскую Правду», у нас будет выборная система
власти, ты будешь заниматься в Державной Думе образованием, просвещением народа...,
Впрочем, нет, - Пестель улыбнулся, - ты не сможешь. Мы ведь поженимся, а я собираюсь стать
правителем России. Так нельзя».
Джоанна рассмеялась: «Кто это тебе сказал, что мы поженимся? Я предпочитаю независимость,
полковник Пестель». Она не называла его по имени. Один раз попробовав, Джоанна незаметно
вздрогнула: «Нет, не могу. И почему их зовут одинаково? Это, конечно, сентиментальность. Надо
избавляться от подобных предрассудков, но, все равно, не могу».
Она положила голову на его крепкое плечо: «Там посмотрим, полковник. Вы сначала возьмите
власть в свои руки, и, по возможности, без кровопролития».
-Без кровопролития не бывает, - нахмурился Пестель. Джоанна, раздув ноздри, приподнялась:
«Нет. Мой покойный муж учил меня - мы сами можем и должны сражаться и умирать за свободу
людей, но нельзя, нельзя при этом рисковать жизнями других. Народ, Пестель, это не пушечное
мясо. Император Наполеон знал это, и берег своих солдат тогда, когда это было возможно. Мы
сами вольны погибать, - заключила Джоанна, - но никто не вправе посылать простой народ под
пули ради идеалов, о которых люди ничего не знают».
-Для этого - протянул Пестель, целуя ее, - ты и согласилась ехать с нами на юг, Жанна. Солдаты, к
моменту выступления, будут уже достаточно образованы.
-Вызвалась, а не согласилась, - еще успела поправить женщина, а потом Джоанна, обняв его,
ласково шептала что-то.
Пестель, сейчас, глядя в темные глаза Муравьева, решил: «Она все равно станет моей женой. А я
стану верховным правителем России. Прав был покойный Наполеон, страна должна быть
централизованной, с единой властью. Никаких федераций. Отец Петра Федоровича рассказывал о
Северной Америке. Хоть там и есть штаты, но президент один. И у нас так будет. А Жанна будет
моей. Когда я брошу к ее ногам всю Россию - она не устоит. Никто бы не устоял».
За портьерой раздался кашель.
-Выходи, - разрешил Муравьев, потрогав чайник.
-Еще теплый, - пробормотал он. Муравьев посмотрел на невысокого, бледного, с темными
усиками человека, что отделился от стены.
-Ей и стоило дать кинжал, - тот опустился в кресло, подергивая щекой. «Она женщина, ее никто не
будет обыскивать. Раз ты, Никита, так и не осмелился предложить оружие ее мужу».
-Он бы мне отказал, - пожал плечами Муравьев, разливая чай. «Александр был крестным отцом
его сына. Полковник Воронцов-Вельяминов не согласен проливать кровь. Незачем было
рисковать. А теперь, Петруша, - он подмигнул Каховскому, - Александр умер, и нам будет легче. От
Николая мы все равно избавимся, и ты нам в этом поможешь».
Сухая рука Каховского затряслась. Он, шепотом выкрикнул: «Смерть тиранам!»
-Именно так, - добродушно согласился Муравьев и вздохнул: «Он совсем, умалишенный. Оно и
хорошо. Семьи у него нет, он беден, пусть убьет Николая, а после этого - да хоть бы на куски его, во
дворце, разорвали, нам какая разница? Надо уметь жертвовать малым ради великих целей. Сам я
на площадь не пойду, мало ли что. Пережду в имении».
Каховский высыпал себе в чашку чуть ли не половину серебряной сахарницы. Муравьев ласково
сказал: «Я сейчас позвоню, чтобы нам накрыли перекусить, Петруша. Прости, что тебе прятаться
пришлось. Евгения Петровна без предупреждения появилась, а тебя людям видеть не след. Даже
ей. Ты пей чай, - почти нежно добавил он, - пей, мой дорогой. Мы с Александрин в деревню
уезжаем, а к восстанию вернемся».
В кабинете приятно пахло сандаловым курением и кельнской водой. На драгоценный паркет была
брошена шкура тигра. Николай, полюбовавшись рыжими полосами, хмыкнул:
-Надо будет посидеть, посмотреть, - возможно, ли проложить железную дорогу к Тихому океану.
Тигра, - император нагнулся и погладил шкуру, - оттуда привезли. Впрочем, - он потер подбородок,
- что это я замахиваюсь на Сибирь? Сначала бы до Царского Села добраться. Англичане, значит,
успешно провели первый рейс. Теперь недалек час, когда они, - Николай посмотрел на большую
карту мира, - по Индии рельсы проложат и по Африке тоже.
После смерти старшего брата в Таганроге ему доставили два письма. В первом Александр просил
его позаботиться о семье Воронцовых-Вельяминовых. «Доносы на Петра Федоровича я читал,
Nicolas, - писал император, - однако я уверен, что, даже если они правдивы, то полковник
Воронцов-Вельяминов вступил в тайное общество только лишь по причине своей
обеспокоенности нуждами России, и совершенно не склонен к действиям радикального
характера».
Это письмо Николай сжигать не стал, а второе, - где император указывал на оставленный им в
кабинете проект конституции, и указы о постепенной отмене крепостного права и введении
свободы вероисповедания, - сжег. Вместе со всеми бумагами, что лежали в тайнике.
-Нечего, - пробормотал тогда Николай. «Страна не готова. Я позабочусь о том, чтобы во время
моего царствования такого не случилось».
