повторил: «Католики. Пусть я в Бога не верю, но остальные-то верят. Мы говорим на французском
языке, и ведь что получается, - он махнул рукой на север, - весь уголь у нас, фабрики у нас,
плодородные земли у нас, а голландцы - только деньги у нас отбирают».
-Де ла Марки, - Джоанна приподнялась. Найдя на полу коробку с сигарами, женщина закурила.
-Они, - продолжила Джоанна, - тоже голландцы. Однако ты мне говорил, что у вас там, в Арденнах
- их до сих пор сеньорами считают».
-Да, - неохотно отозвался Поль. Они лежали в постели. Поль наотрез отказался переезжать из
своей каморки в более просторную комнату.
-Студент, не студент, - хмуро сказал юноша, - а кузницу я пока бросать не буду. У меня, хоть и есть
стипендия, но все равно деньги надо откладывать. На черный день. И в кассу революции надо
взносы делать. И тебе подарки дарить, - он улыбнулся и провел губами по ее плечу. «Хоть ты
ничего, кроме книг не принимаешь, любовь моя. Так вот, де ла Марки, - он вздохнул, - они здесь
шесть сотен лет живут, да и раньше они тоже католиками были. Сеньор есть сеньор, - Поль развел
руками, - голландец он там, или кто еще. Мы все сделаем бескровно, вот увидишь. Король отсюда
сбежит на север, мы выберем нового короля, своего...»
-Полумеры, - ядовито заметила Джоанна. «Надо сразу создавать демократическую республику.
Хотя, - она задумалась, - сначала мы посмотрим, как все пройдет во Франции. Там вряд ли удастся
отказаться от монархии. Если она будет конституционной, это уже начало. А вообще..., - она
осеклась. Поль, спокойно, заметил:
-А вообще, если в России все пройдет так, как надо, то нам станет значительно легче. Только вот
зря ты меня туда не берешь, - он усмехнулся, - я бы себе комнату снял, никто бы ничего и не узнал.
Джоанна вздохнула: «Это я могу путешествовать без подозрений. У меня два паспорта, на две
фамилии. Ты, мой дорогой, уже в списках тех, кем интересуется полиция. Скажи спасибо Деборе,
это от нее сведения. Сиди в Брюсселе, ходи на лекции и жди нас».
-Буду, - только и ответил Поль, обнимая ее.
В дверь позвонили. Степа, соскочив с подоконника, дернул Мишеля за рукав домашней, бархатной
куртки: «Мама пришла! Ты не грусти, - он склонил набок рыжую голову, - скоро они вернутся, и
твоя мама, и мой папа. Может быть, даже к Рождеству, подарки нам привезут».
Юджиния стояла в передней, на собольей, высокой шапочке виднелись хлопья не растаявшего
снега. Она наклонилась и расцеловала детей: «Сейчас бабушки и дедушки приедут, будем пить
чай. А потом заниматься».
Степе нравилось, когда мать учила его музыке. В гостиной стоял рояль розового дерева - подарок
его крестного отца, императора Александра. Мать сажала его на колени и ласково показывала
мелодии. Степа уже умел играть La Marmotte. На именины он получил ноты, переписанные рукой
Бетховена, с посвящением: «Юному Стефану, сыну моей лучшей ученицы».
Дети побежали в гостиную. Юджиния оглянулась - на лестнице пока было тихо: «Вечером письмо
от Пети прочту. Правильно он сказал, уезжая - незачем родителей наших волновать, они пожилые
люди. Междуцарствие долго продолжаться не может, рано или поздно Николай решится объявить
себя императором. Жаль, конечно, его величество покойного - он был разумным правителем.
Николая не любят ни дворяне, ни армия. За ним и не пойдет никто».
Юджиния сняла шапку. Посмотревшись в зеркало, она скинула шубу в руки горничной: «Чай
накрывайте, пожалуйста, Татьяна Ильинична. Я пешком пошла, а их превосходительства в карете
едут. Там сугробы, она медленно двигается, - женщина улыбнулась и подошла к столику: «Розы с
утра доставили?»
В серебряной вазе стояли пышные, винно-красные цветы. «Каждую неделю, - усмехнулась
Юджиния, - больше тридцати лет. Тетя Тео говорила, он ей всего одну записку за это время
написал. Ненавязчивый человек».
Она вспомнила последний концерт в Царском Селе - еще летом, и пристальный, настойчивый
взгляд голубых, холодных глаз великого князя Николая Павловича. Его жены в зале не было -
великая княгиня совсем недавно родила четвертого ребенка. Николай настоял на том, чтобы
переворачивать ей ноты: «Даже если я и сделаю ошибку, Евгения Петровна, вы так божественно
играете, что никто ничего не заметит».
От него пахло кельнской водой, у него была большая, сильная рука с длинными пальцами.
Юджиния подумала: «Все равно, он никогда не сядет на престол. Следующим царем будет
Константин, а потом - сын Николая. Если у Константина не будет законных детей, конечно».
Сейчас Юджиния, подождав, пока горничная уйдет, хмыкнула: «А вот как получилось. Константин,
по слухам, тайно отрекся от престола. Это нам только на пользу пойдет».
У вазы лежал конверт, на котором изящным почерком, было написано: «Мадемуазель
Бенджаман, в собственные руки».
Юджиния взглянула на него: «Где-то я видела этот почерк». Она опустила записку - на лестнице
уже слышались голоса родителей.
После чая невестка села за рояль, устроив рядом детей. Тео прошла в свою спальню. Она
потрогала конверт. Почерк был тот же, что и почти тридцать лет назад - красивый, решительный,
твердый, с чуть наклоненными вправо буквами.
Женщина посмотрела на икону Богородицы, что стояла на ее туалетном столике. Отчего-то
перекрестившись, зашуршав пышными юбками пурпурного шелка, Тео опустилась в кресло. «Петя
сказал, - вспомнила Тео, - из Киева дальше поедет. Его приятель там полком командует, его
превосходительство Муравьев-Апостол. Повидается с ним, заберет Джоанну и вернется домой.
Скорей бы, Господи, мы уж и соскучились, - она вздохнула и повертела в руках записку.
-Марта им пистолет показывает, - услышала она ласковый голос мужа. «И о Вандее вспоминает, и
она, и Питер. Я тоже, - Федор наклонился и поцеловал ее темные волосы, - кое-что им рассказал,
из тех времен. Как я Мишеля и тебя из Парижа увозил. Это от него? - Федор посмотрел на конверт.
«Почерк какой-то знакомый».
-Да, - Тео медленно вынула письмо, - я все никак понять, не могу, где я его уже видела. На первой
записке, но ведь и потом тоже. Теодор, - она положила на колени листок, - так и не развернув его, -
Теодор, но ведь если он тридцать лет не писал, то…- темные глаза посмотрели на Федора. Тот
подумал: «Господи, каждый раз, будто там, на сцене я ее вижу. С первого взгляда и навсегда».
Букет белых роз стоял на ореховом столике у постели. Тео вздохнула и начала читать - глубоким,
красивым голосом.
-Моя дорогая мадемуазель Бенджаман! Простите, что я к вам так обращаюсь, но, когда я вас
встретил, вы еще выходили на сцену под этим именем. Я позволю себе смелость называть вас
именно так. Моя жизнь подошла к своему концу. Покидая этот мир, я должен признаться,
мадемуазель Бенджаман, что я был счастлив только сознанием того, что вы существуете в нем.
Спасибо вам за то, что вы дали мне прикоснуться к вашему таланту. Это, к сожалению, последние
цветы, которые я вам посылаю, мадемуазель Бенджаман. Да хранит вас Господь, - вас и ваших
близких. Знайте, что я оставил своему брату распоряжение - всегда и во всем помогать вашей
семье. Остаюсь вашим преданным слугой и почитателем, с неизменным уважением и вечной
любовью. Александр.
Она, так и держа письмо в руке, расплакалась - крупными, быстрыми, прозрачными слезами. Тео
вспомнила высокого, белокурого юношу, что стоял за кулисами Эрмитажного Театра с букетом роз.
Стерев слезы со щек, помотав головой, она шепнула: «Теодор..., Так это был он, все это время...,
Господи, - Тео перекрестилась, - вечная ему память.
Федор встал на колени и обнял жену: «Я его понимаю, любовь моя. Понимаю, правда. Я ведь
тоже с той поры, как в первый раз тебя увидел, больше и думать ни о ком не мог, никогда. Иди ко
мне, - он поцеловал ее гранатовые, сладкие губы, вдохнул запах роз. С порога раздался звонкий
голос Степы: «Бабушка, дедушка! Бабушка Марта рассказала мне о моем крестике - ему две сотни
лет».
-А то и больше, - Федор поднялся, опираясь на трость, - он все еще прихрамывал: «Господи, уже и
нет никого. Иосиф погиб, Мишель тоже, Давид умер. Они меня спасли тогда. А я живу, восьмой
десяток мне, а живу. Увидеть бы, как Степа растет, с другими внуками повозиться. Моше, бедный,
тоже погиб, Хоть сын его женился, дети появятся. У Аарона ребенок, на старости лет».
Ханеле писала ему, - из Святой Земли, - писала и ее дочь. «Пожалуйста, не волнуйтесь, дядя
Теодор, - читал он изящный почерк, - у нас тихо. Я живу на мельнице, учусь, вожусь с хозяйством,
так что все в порядке».
-Такая же, как ее мать, конечно, - думал он, сжигая очередное письмо. «За них можно не
