и вошёл в кабинет. Дверь закрылась, окончательно закрепив наложенное на неё проклятие.
Когда Титус через полчаса с шумом скатился по лестнице вниз, Мерле ждала его на первом этаже.
Увидев её, он засопел. Но так просто он от неё не отделается! Она же видела, как он поднял Рафаэля над землёй, как игрушку какую-то. Это могло означать лишь одно… Если бы только он остановился, она объяснила бы ему, что он не единственный. Есть и другие, кому приходится мириться с особым даром и проклятием. Кто видит духов…
Но тяжело было даже просто бежать рядом с ним. По опустевшим коридорам разносилось эхо их шагов. Остальные школьники наверняка уже давно дома. Мерле ухватила Титуса за рукав: он или остановится, или потащит её за собой. Их шаги затихли.
– Титус, мне очень жаль, что всё так получилось. Я не хотела, чтобы у тебя из-за меня были неприятности.
Плечи его поникли. Из-под копны волос на неё смотрели карие глаза.
И всё же он её слушает!
– Рафаэль – самовлюблённый придурок с садистскими наклонностями и вполне заслужил того, что ты с ним сделал. Надеюсь, они заставят его отскребать все засохшие жвачки по всей школе.
Ей показалось или уголки губ у него и правда дрогнули? Она вспомнила, что Рафаэль рассказывал о семье Титуса: пропавший брат, чокнутый отец, мать…
Послышались чьи-то шаги и голоса. Оглянувшись, Мерле увидела идущих по коридору девчонок из класса старше. Все они были в одинаковых шапках, шарфах и клубных куртках «Красных лис» и топали по коридору, похожие на маленькие рекламные щиты. Фанатки чёртовы!
Девчонки приближались, и Титус втянул голову в плечи. Мерле по-прежнему удерживала его за рукав:
– Я видела, что произошло во дворе. Что ты сделал с Рафаэлем.
Он не отреагировал, только оглянулся. Фанатки остановились и, шушукаясь, переглядывались. Одна показала пальцем в их направлении, и Мерле услышала сдавленное хихиканье.
– Могу я вам чем-то помочь? – прошипела Мерле.
Но фанатки лишь засмеялись.
Она понизила голос, чтобы девчонки её не услышали:
– Я только хочу сказать, что ты не единственный не такой, как все. Всё дело в Аркене. Этот город… – Она подбирала слова и не находила их. – Здесь есть ещё такие же, как ты: маги, которые могут заглядывать за завесу.
Титус фыркнул:
– Ты говоришь сейчас как Малинка. И как мой отец. Почему все думают, что должны объяснять мне, как жить?! Думаешь, я не знаю, какие монстры ошиваются вокруг? Волки беспрепятственно шастают по лесу! – Он вырвал руку. – Я знаю, что мой брат не смылся. Его поймали эти бестии в лесах! А все делают вид, будто он по программе личностного роста ездит по Европе или что-то вроде того. Даже его якобы друзья ничего не предпринимают. Сидят себе и рассказывают сплошную ложь. – Сдавленный шёпот превратился в яростное шипение, отчего даже фанатки попятились.
Мерле увидела в его глазах искры гнева, а ещё – спрятанное за ним одиночество.
– Титус, я понимаю, что ты чувствуешь! Мне очень жаль, что с твоим братом случилось…
– Ничего ты не понимаешь! Ты его не знала, и меня не знаешь. Сворачивай свои сказки про завесу и магов и прибереги сочувствие для самой себя!
– Титус, я…
– Оставь меня в покое и ползи обратно к своим надгробьям! – И он унёсся к выходу.
Фанатки попрыгали в разные стороны, как курицы перед мчащимся на бешеной скорости автобусом.
Камень на душе у Мерле раскололся, не оставив после себя ничего, кроме пустоты, и она, пошатываясь, побрела в другую сторону.
Улыбка кошки
Джес парила в темноте. Она плыла сквозь облака из похожей на вату черноты, а под ней тянулись картинки. Едва она осознавала, что на них, они пропадали. Трёхколёсный велосипед катится по луже. По тёмному паркету рассыпались круглые шарики жвачек. Стакан тёплого молока с мёдом. Что-то склоняется над ней. Нет, не что-то, а кто-то. Прежде чем она сумела узнать, кто это, поблёкла и эта картинка. Осталась лишь несущая её уютная мгла. Потом пришли шумы, звуки из ниоткуда. Звуки музыки, которые она предчувствовала, которые связывались в мелодию. Она знала эту песню. Но откуда? Кладбище! Мерле! Мелодия, которую та играла, когда они познакомились. То, что она слышала сейчас, звучало иначе, и всё-таки тема та же. Песня как объятие из прошлого. Она открыла глаза и всё-таки знала, что спит. В гигантской комнате. На потолке сияют звёзды. Пахнет тёплым молоком. В сиянии оранжевого ночника она увидела музыкальные часы. Свои музыкальные часы. Светлая птичка держит часы в клюве. Из груди её раздаётся мелодия. Песня, которую она слушала каждый вечер, чтобы найти путь в страну снов.
Дверь в её комнату открылась. Лёжа в кровати среди плюшевых мишек и кукол, она глянула в сторону золотистой щели и узнала силуэт входящего. Нет, было слишком темно, чтобы узнать. Но это и не нужно. Она знает: это мама. Длинные тёмные волосы, зелёные глаза, тёплая улыбка. Мамино лицо склонилось над ней, мама что-то сказала, но она не поняла что. Она чувствовала тепло её рук. До них донеслись другие звуки из других комнат. Грохот. Возгласы. Лицо исчезло. Где мама? Возгласы превратились в крики. Она хотела встать, но лишь крепко вцепилась в край кровати. Комнату затрясло. Кровать вибрировала, круглая стеклянная банка со жвачками упала с полки на пол и разбилась.
Она услышала, как надавили на ручку двери в её комнату, и раздался скрип. Звук, какой издают плохо смазанная дверь или старые ржавые качели. Дверь открывалась неспешно, по чуть-чуть. Это не мама. Она не стала бы открывать дверь так медленно. Кто там, с другой стороны? Скрип стал громче. Джес вскочила на ноги.
Она открыла глаза. Глифы у неё на коже светились. Волосы налипли на влажный от испарины лоб. Было трудно дышать, и грудная клетка вздымалась и опускалась, как после спринта. Взгляд её метался из стороны в сторону. Большой зал освещался сумеречным светом. Великая Мать, где это она?!
Что-то тёплое и влажное мазнуло её по лицу. Прищурившись, она увидела прямо перед собой тёмный собачий нос – и в эту секунду всё вспомнила. Конечно. Она на химическом заводе.
Джес попыталась не дать Помелошке ещё раз себя облизать.
– Я ведь тебя не разбудил, нет? – раздался где-то над ней голос Юри. Она обшарила
