— Видимо, придется ловить его в темной подворотне! — объявила она, едва вернувшись в зал и разыскав Егора.
— Опять облом? — проявил тот сочувствие.
— Черная полоса после большой удачи в Ульяновке — это нормально.
— Лучше б за кенгуру погонялась.
— Кажется, это ты мне говорил, что второй раз самодеятельность не проканает. Я типа разносторонняя — расследую дело о преступлениях Министерства обороны. Круто?
— Слишком.
— Критикуй, критикуй. А в следующем году на МедиаНе я тебя опять обставлю — спорим?
— Я не критикую, и твой Загнитко мне не конкурент.
— Загнитко не конкурент. Загнитко — материал. Сейчас пьяный и нервный. Он и так подобные гулянки не любит.
— И ты не любишь, — сказал Егор.
— Ненавижу, — согласилась она и подняла на него глаза. — Сегодня какой-то апофеоз. Или с возрастом люди нетерпимее становятся?
— Пошли потанцуем, — прозвучало в ответ.
А вот этого она не ожидала. Ожидала, что он предложит удрать поскорее. Неизвестно, что хуже: терпеть подколы от знакомых или находиться среди чужих и совершенно неинтересных людей. И еще она совершенно точно знала, что откажет. Потому что не танцевала со времен универа, потому что не любит танцевать, потому что не склонна привлекать к себе внимание именно здесь и сейчас. Но был единственный аргумент, который мог перевесить: она очень хотела с ним танцевать. Хотя это и не аргумент, если вдуматься. И все же через мгновение Руслана с изумлением услышала свой голос:
— Пошли.
Егор легко повел ее в чем-то незамысловатом. Уверенно, почти не задумываясь над движениями. Перед свадьбой Ольга наняла им какого-то именитого и титулованного танцовщика. Он гонял их, будто готовил на мировое первенство, а не для одного-единственного танца. И запомнилось надолго.
Руслана, вопреки ожидаемой росомашьей косолапости, оказалась довольно музыкальна и даже вовремя переставляла ноги. Хотя скованность ощущалась, лицо к нему она старалась не поворачивать лишний раз, и ее ладонь в его руке была немного напряжена. Она точно знала, что на них смотрят, смотрят все, кому не лень, даже те, кому дела быть не должно, смотрят из банального любопытства, просто смотрят, потому что на Егора Лукина сложно не смотреть. А если он контрастирует с ней — сложно вдвойне. «И что у вас общего с нашей Русенькой». Нет, запала в голову не столько смысловая нагрузка данного утверждения, со сквозящей в нем унизительностью росомашьего положения, сколько вот это вот «Русенька». С секретуткой отца у Русланы отношения были крайне неблизкие — как два полюса. Вот и сейчас Юлиана во все глаза пялится на них, вместо того, чтобы смотреть на своего «папика». Собственно говоря, отец от нее недалеко ушел — тоже «пялится».
— Мне джаз нравится, — выдала Руслана, перебивая собственные мысли — чтобы не частили и не забивали канал.
— А я равнодушен к музыке, — ответил Егор и наклонился ближе к ее уху. — К вниманию присутствующих тоже. И ты… просто танцуй, — он снова отстранился, насколько это было возможно в танце, и продолжил с самым серьезным выражением лица: — Но в опере, конечно, не засыпаю. Я воспитанный мальчик.
— Спать в опере можно, — рассмеялась она неожиданно для самой себя, — храпеть нельзя. А ты, вроде, не храпишь.
— А ты прислушивалась?
— Немножко.
— Я в печали.
— По поводу?
— По поводу «немножко».
— Вообще-то я тоже хотела спать! — весело возмутилась Руслана. — Но у меня чуткий сон — если бы ты храпел, я выдворила бы тебя из номера.
К окончанию ее слов закончилась музыка, кто-то из соседних пар оглянулся на них, а Лукин спросил:
— Домой?
— Давай попробуем… огородами.
Им это удалось. Без лишних препятствий они вышли из ресторана, Егор усадил Руслану в быстро приехавшее такси и отправил домой, пожелав спокойной ночи.
Сам провел остаток вечера в компании ноутбука и всемирной паутины, без интереса переключаясь с экономических новостей на трейлеры кинопремьер. Обязательный звонок во Францию решил отложить до завтра — когда Егор подумал, что надо позвонить, почувствовал необъяснимую усталость от однообразия бесед с женой, вернее, однообразие их отсутствия, словно в один-единственный момент исчезло все общее, что было между ними. Предательски возникал вопрос: а было ли это общее?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Что удерживало их рядом? Работа? Теперь и работа Ольгу мало волновала. Озерецкий — обыкновенная блажь.
Блажь беременной женщины, между прочим.
Когда Лукина озарила эта очередная светлая мысль — все его существование отмерялось различными озарениями после отъезда Ольги — звонить в Париж было слишком поздно, даже если бы он и захотел.
Но на следующий день он вспомнил об этом лишь к обеду. Понедельник оказался слишком понедельником. К нему постоянно кто-то заходил, о чем-то просил, на кого-то жаловался, звал куда-то сходить, чтобы там что-то посмотреть. А после обеденного перерыва, словно по мановению волшебной палочки, все развеялись самостоятельно, предоставив его самому себе.
Потому в голове приобрел трехмерность Париж.
Но Егора ждало разочарование. Ему никто не ответил. Автоответчик любезно предложил оставить сообщение, Лукин отключился. Толку просить, если знаешь, что с тобой не хотят разговаривать?
Оставалось заняться работой. Егору всегда нравилось то, чем он занимался. Этого же он требовал от своей команды и злился, когда замечал безразличие…
— Скажи мне, друг мой Марценюк, — сердито ткнув тому в руки планшет, вопрошал набиравший ускорение Лукин на следующий день, — почему эту Сухорук будто подменяют, едва она оказывается у нас?
Марценюк недоуменно взял в руки предложенное устройство, но даже не заглянул в него, вперившись озадаченным взглядом в главреда:
— Чего тебе не так-то?
— А тебе «так»? Ты вообще читал? — буйствовал Егор. — О чем ее статья? А предыдущая?
— Библейские мотивы в фильмах о супергероях, — кивнул Марценюк. — Тебя что конкретно не устраивает? Целевая аудитория подтянется.
— А вот с этого места поконкретнее. Какая целевая аудитория может здесь быть?
— Обыкновенная! Забитые под завязку залы кинотеатров!
Лукин изобразил восторженную мину.
— Огорчу тебя. Для тех, кто идет в кинотеатр для развлечения, это, — он ткнул пальцем в планшет, — слишком умно. А для тех, кто развлекается поиском глубинных смыслов, — слишком слабо и неаргументировано.
Егор вернулся в свое кресло и закончил:
— Передай своей Сухорук, пусть учит матчасть.
— Нормально там все! — возмутился Марценюк. — Я смотрел с Яриком! Сначала он собой во имя человечества пожертвовал и погиб, потом воскрес, а у него уже команда есть — ну типа апостолы. Тебе что не так?
— Ты пять от двенадцати отличаешь? — снова взвился главред.
— Это детали, которые погоды не делают!
— Это на тебя так недосыпы действуют, что ты очевидного не замечаешь? Так возьми отпуск! И все материалы Сухорук сначала мне на согласование.
— У меня хоть недосыпы по делу! А ты чего взбесился?
— Так с вами ж хрен себе отпуск устроишь! Только отвернешься — накосячите.
Марценюк некоторое время изучал физиономию Лукина. Молча. Озадаченно. Потом пробурчал:
— Звонила два дня назад твоя Залужная моей Нельке.
Егор вопросительно глянул на зама. И тот продолжил:
— Трещали минут сорок. Какой-то поток сознания. У вас же идеальная семья, Лукин, чего происходит? Загулял, что ли? Так что? Ума не хватило скрыть? Ты вторую такую, как Олька, не найдешь.
— Это ты меня сейчас жизни учишь?
— Ну, кто-то же должен. У тебя отчим слишком правильный, чтобы чему полезному научить.
— А у тебя из личного опыта? — поинтересовался Егор.
— Допустим. Речь не обо мне! Хочешь сохранить семью: ноги в руки — и каяться! И обещать все что угодно. В церковь ее потащить можно — бабы такое любят. Типа гарантия, что навсегда. А не на мне с Сухорук отрываться!
— Ничего не бывает навсегда, — ответил Лукин и усмехнулся. — Иди работай, психолог доморощенный.
