Егор не сводил с нее рассерженного и внимательного взгляда. Хорохорящийся цыпленок, твердящий одно и то же, словно заевшая пластинка.
Он резко поднялся и в два шага оказался рядом с Русланой, замершей у окна.
— Я боюсь! — сказал Лукин, притянул ее за шею к себе и, склонившись к лицу, поцеловал.
Она не сразу поняла, что произошло такого, что его губы оказались на ее губах. Только шевельнула своими в ответ. И к стуку в голове добавился звон, от которого почти закладывало уши. Она ощущала его пальцы на своем затылке, а под собственными ладонями — ткань его пиджака. И было бы тем еще лицемерием сказать, что не хотела этого, не ждала… столько дней с того вечера, как они вернулись из Одессы. А всего-то и надо было — чтобы ей морду набили.
Эта мысль отрезвила. Руслана отстранилась первая, отняв руки от его плеч и спрятав лицо в ладонях.
— Конечно, боишься, — с хриплым смешком выдавила она. — Разукрасили знатно.
— Уверен, можно найти занятие значительно интереснее, чем валяться в больнице, — сказал Егор, не отпуская ее от себя. Обхватил руками за плечи и уткнулся подбородком ей в затылок. — Лучше б и правда к кенгуру махнула.
— Не хочу к кенгуру.
— Мазохистка, — шепнул он и отпустил Руслану. — Тогда будешь лечиться, глинтвейн от любого вируса помогает.
— Ты умеешь делать глинтвейн?
— Тебе повезло, — Лукин достал из своих пакетов бутылку вина, апельсины, мед и приправы. — Посуду давай, сеньорита Африка.
Она задвигалась по кухне. Подошла к полочке над столом, сняла оттуда кастрюльку. Подала ему. Снова отвернулась — теперь уже к другому шкафчику. И на стол переместились две глиняные чашки с блюдцами. Потом спохватилась.
— Ты голодный?
— А ты умеешь готовить?
— Самое простое умею. Суп, котлеты… не люблю, но умею.
— Ясно, — Егор принялся колдовать у плиты. — Сама-то ела?
— Не хочу есть.
— А придется, — заявил Лукин. — Давай звони, заказывай что-нибудь.
— Хорошо…
В пришибленном состоянии ни спорить, ни острить у нее не было сил. Она так же медленно, как до этого возилась с посудой, двинулась из кухни на поиски телефона, но в очередной раз замерла на пороге. Часы-ходики, которые висели здесь над дверью еще со времен бабушки, громко отсчитывали время. Наверное, они и остановили. Руслана снова развернулась к нему и спросила:
— А ты правда за меня боишься?
— Правда, — он быстро взглянул на нее, отвернулся к кастрюле, в которой тихонько начало бормотать вино, и принялся сосредоточенно, слишком сосредоточенно, помешивать содержимое. — Звони, а пока будешь глинтвейном отогреваться.
Она позвонила. Заказала что-то невероятно тайское и невероятно острое. Непомерный запас шоколада нашелся у нее в заначке — почти на любой вкус.
«Просто я очень люблю шоколад», — неожиданно смущаясь, прокомментировала она появление на столе целой корзины сладостей. Так тоже иногда снимают стресс.
На боль в голове и в глазу внимания уже почти не обращала. Просто впервые за последние сутки поняла, что действительно не боится. Что никакой дядя Паша — торговец памперсами ей не страшен. И глубоко по барабану, что кто-то, кроме него, знает, где она живет. И что кто-то из той цепочки, которую она прошла до этого дня, был в курсе всего и сдал ее. И — самое главное — что ей и без того хорошо. Просто сидеть на диванчике напротив Егора Лукина и болтать обо всем на свете.
Когда сумерками затянуло небо и улицу, включила гирлянду, развешенную у нее на окне. От этого сумерки стали казаться еще гуще. А мужчина возле нее — неожиданно и совсем непривычно домашним, будто всегда был здесь и всегда варил для нее душистый глинтвейн. До самого головокружения.
— Я больше не буду в это лезть, — неожиданно сказала она, когда окончательно разомлела.
— Почему-то я тебе не верю, — рассмеялся Егор. — Раны залижешь и придумаешь что-нибудь еще.
— Придумаю… Обязательно придумаю. Просто не Загнитко и не кенгуру. Только это не потому что мне страшно стало.
— А почему?
— Потому что ты был убедителен в своей настойчивости меня отговорить. Пусть живет. Все равно и до него когда-нибудь доберутся.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Домашний Лукин улыбнулся совсем по-домашнему и поднялся.
— Я пойду, а ты отдыхай. Прошлую ночь не спала?
— Не помню, наверное, нет… — ответила она, вскакивая следом за ним. — Спасибо тебе, что пришел.
— Да не за что, — отмахнулся он, но уже в прихожей, обуваясь, сказал: — Я терпеть не могу болеть, становлюсь нудный и раздражительный. И мне просто необходим кто-то рядом… Если что-то понадобится или захочется, что угодно — позвони, ладно?
— Да нет, мне ничего не нужно, я привыкла сама, — заговорила Руслана, почему-то по-девчоночьи волнуясь. Глупо как-то. Думала, что и забыла, как это бывает. Или так не бывало раньше? Она сглотнула и тихо добавила: — Но если ты приедешь просто так… я буду рада. Очень.
— Я понял, — Егор приблизился и коснулся губами ее губ, легко и быстро, чтобы остановиться. — Я приеду.
— Завтра? — как завороженная, прошептала она.
— С тебя котлеты! — рассмеялся Егор.
— Будут котлеты.
Когда Руслана закрывала за ним дверь, улыбка с ее лица не сходила. И эту ночь она действительно спала крепко и уже ничего не боялась. Чего можно бояться, когда есть еще глинтвейн, и разноцветные лампочки на окне кухни теперь всегда будут напоминать его, сидящим на диванчике у стола.
Глава 5
Следующий день походил на бег с препятствиями.
Началось все со статьи, которую соизволила прислать Ольга, задержав ее на несколько дней. За это время макет номера был сверстан с учетом блока под колонку, которую она вела.
Масштаб проблемы увеличивался прямо пропорционально количеству прочитанных Егором предложений. Он бросил сеанс мазохизма приблизительно в середине текста — про стрессоустойчивость при начальниках-тиранах с гендерным туманом по периметру. И потому, наверное, не оценил в нужной мере заявление об увольнении, приложенное к этому обличительному опусу.
Егор не думал о нем, пока редактировал одну из своих старых статей, так и не попавших когда-то в какой-то номер, чтобы подогнать ее под формат новогоднего выпуска и размер в макете, пока передавал ее дизайнерам для оформления и подбора фотоматериала. И уж тем более стало не до заявления жены, пожелавшей уйти и из их общей профессиональной жизни, когда Лукин, жуя рыбный пирог во время позднего обеда в «Артхаусе», вспомнил про дядю Севу.
Извечный друг Андрея Лукина. После его гибели стал сначала наставником, а потом и другом Лукину-младшему.
Дядя Сева был фигурой загадочной. Он считался коллегой отца, но Егору всегда казалось, что это лишь что-то внешнее. И что на самом деле связывало Лукина-старшего и дядю Севу — он не знал. Частота заграничных командировок, дача — добротный дом с лесом и речкой в Черниговской области, свободное владение несколькими восточными языками и не один десяток книг про шпионов, прочитанных Лукиным в детстве, сложились в странный пазл, который Егор давно перестал анализировать. Но иногда в шутку звал своего почти названного отца МаксимМаксимычем.
Он просто всегда знал две вещи: дядя Сева очень много знает, и дядя Сева всегда примет его в гости. А на его даче Лукин бывать любил.
Они могли часами молча рыбачить, а потом также часами вести неторопливые увлекательные разговоры, которые заканчивались только под утро. При этом Егор отсыпался до обеда, а дядя Сева умудрялся съездить в соседнее село за свежим домашним хлебом и самогоном, наварить настоящей ухи и растопить баню.
И для полноты картины сумасшедшего дня Лукин провел вечер в поисках винтажной трубки в подарок дяде Севе и поедании котлет в квартире Русланы, странным образом способствовавших крепкому, но короткому сну — до рассвета он выехал из Киева, взяв курс на север.
А через несколько часов входил в высокую деревянную калитку с резным узором, с тем чтобы, едва сделав шаг, почувствовать теплый мокрый язык огромного, лохматого и совершенно черного волкодава по имени Михалыч на своей щеке.
