Я почти дошла до конца улицы, когда, украдкой оглянувшись назад, увидела в свете заката силуэт человека. Знакомой походкой он направлялся ко мне, скрестив руки на груди.
– Вася… – прошептала я и быстрым шагом бросилась к нему навстречу. – Вася!
Именно он был мне так нужен сейчас! И он, словно почувствовав, что я нуждаюсь в нем, пришел ко мне. Пришел, несмотря на мое невнимание к нему, на мое безрассудное поведение.
Он медленно приближался; вот я уже видела его лицо – его серьезное, красивое лицо, – чуть раскосые глаза, две родинки под родными губами. Вот я уже стояла близко к нему, раскаиваясь в своей потере и ища в его глазах сочувствие. Но глаза его были темны, и я видела в них только желтые блики зажигающихся фонарей.
– Эх, хозяйка, – глубоко вздохнул Василий и, к моему удивлению, широко улыбнулся моей бессвязной слезной речи, – вот и доверяй тебе теперь.
– Ты улыбаешься? – удивленно прошептала я. – Как можно?
Но Василий откинул край своей ветровки, и оттуда показалась маленькая пушистая головка с приплюснутым пуговкой носом.
Я вскрикнула от неожиданности.
– Как? Откуда? – воскликнула я. – Где ты его нашел?
– Он заблудился в полыни, – пожал плечами Василий.
Котенок тихо сидел на руках у Василия и моргал закрывающимися, сонными глазами. Я взяла его на руки. Он тихонько пискнул и зацепился белыми лапками за рукава моей кофты.
– Спасибо! Спасибо… – говорила я Васе, а на глаза мне наворачивались слезы.
Я поднялась на цыпочки и прильнула к его теплой груди, прислонилась к щеке, обвив рукой его шею. Кожа его пахла солнцем, от тела исходил жар. Я чувствовала на своей груди его тепло, пальцы мои касались его шеи, волос; я ощущала на своей шее его теплое дыхание. Щека его была шершавой, теплой, плечи – твердыми. На своей талии я почувствовала его руки, сначала бывшие на поясе, а потом медленно поднявшиеся до лопаток. Прикосновения его будоражили и успокаивали меня одновременно, мне становилось безопасно и комфортно рядом с ним, и все, чего я хотела сейчас – это стоять вот так вечность, касаться его, дышать им. Мне нравился его запах, – он обволакивал, умиротворял меня. Приятны были мне его руки, бывшие на моей спине и прижимавшие меня к себе. Как я могла быть без него эти дни? Как я могла избегать его? Как я могла довольствоваться обществом другого человека, принимать его внимание, когда был он?
Я закрыла глаза. Лицо мое ощущало его лицо. Я медленно повернула голову, упираясь кончиком носа в его щеку. Я видела, близко-близко, две маленькие черные родинки под губой. Я видела его губы и чувствовала легкий изгиб, который вел к уголкам его губ. Рука моя соскользнула с его шеи и опустилась на его твердую грудь. Я чувствовала, как под ней что-то отчаянно бьется.
Но вот его руки так же медленно оказались на моих плечах и мягко, но твердо отстранили меня. Я распахнула глаза и посмотрела на Василия. Он внимательно смотрел на меня своими темными глазами. Котенок уперся лапками в мою грудь, и я вдруг почувствовала легкий укол острого коготка.
Я не ошиблась тем утром. Я не существовала для него. Он не любил меня. И если тогда я могла предположить, что он не понял меня, то теперь не понять меня было невозможно.
Я отстранилась от него, и тогда обида, уязвленное самолюбие и злость поднялись во мне. Он был первым мужчиной, в котором я не встретила симпатии и любви к себе, который не преклонялся перед моей красотой. Я желала его, я нуждалась в нем, но он не подпускал меня к себе.
Я не могла допустить, чтобы он подумал, что я нуждаюсь в нем. Признавать свое поражение я была не готова. Сначала я не нашлась, что сказать ему, и хотела просто уйти, но потом подумала, что лучшим ответом на ту обиду, которая родилась во мне, будет безразличие к нему и его ревность, которую он может испытать, узнав, что я не принадлежу ему.
И тогда я повернулась к нему и прямо посмотрела на него:
– Наверное, лучше будет, если ты узнаешь кое-какую новость от меня, – я выделила последнее слово. – В последние дни я хорошо стала общаться с Вадимом, – и, помолчав, добавила: – Ты не знаешь его, совсем не знаешь.
– А ты знаешь? – спросил Василий, и меня неприятно ужалило то спокойствие, с которым он принял эту новость.
– Никто никого не знает, верно? – напомнила я ему его же слова. – Именно поэтому я прошу тебя не осуждать его.
– Я никогда никого не судил, – пожал плечами Вася. – Я никогда про него ничего не говорил тебе, если ты помнишь.
– Я знаю, ты считаешь его легкомысленным человеком. Но, поверь, ты ошибаешься. Он умный парень. Это может показаться удивительным для тебя, но он… Он рассуждает здраво. И он не тот, что был раньше. Он изменился.
– Люди не меняются, – покачал головой Вася.
– Значит, он был таким всегда.
– Ты хочешь, чтобы я согласился с тобой? – лицо Василия скрывала темнота.
– Я знаю, что тебе неприятно мое общение с ним.
– Вовсе нет, – повел руками Василий. – Я не собираюсь ни соглашаться с тобой, ни переубеждать тебя. Люди не учатся на чужих ошибках, шишку набивают только собственные грабли.
Несколько мгновений мы стояли вот так, в полной теперь темноте, молча глядя друг на друга. Потом я крепче прижала к себе Бонуса и пошла домой.
Глава 19
Все стихло. Окно было открыто настежь, и в него заглядывало око бледной, полной луны. Ночь стояла безветренная, спокойная. Яблоня под окном замерла, изредка вздрагивая, когда какая-нибудь ночная птица будила ее своим неловким движением. Темные горы дремали вдалеке, укрытые мягким покровом лесов, а вместо моря темнела бескрайняя пустая бездна.
Я лежала в постели и смотрела на раскрытое окно. Дорожка луны рисовала яркие тени на деревянном полу. Бонус клубком свернулся в плетеной корзинке, которую отвела для него бабушка. Маленькие бока его мерно вздымались, лапки изредка вздрагивали – видимо, пережитое маленькое путешествие рисовало в его кошачьем воображении яркие образы.
Я села на кровати и прислонилась к стене, обхватив руками коленки. Тоска не покидала мое сердце. Я чувствовала себя бесконечно несчастной, покинутой, словно ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. Все теперь казалось бессмысленным. Любовь Вадима внезапно потеряла свой блеск и былую прелесть. Она теперь казалась мне какой-то бессмыслицей.
Твердый комок подступил к горлу, и я вдруг заплакала, вздрагивая всем своим худеньким телом. Никого не осталось, думала я, никому не нужна. Я сидела, глядя на луну, которая приобретала неясные очертания, утонув в слезах.
Я не заметила, как дверь в комнату приоткрылась, и в ярком, прозрачном свете появилось лицо бабушки.
– Маша, – прошептала бабушка, открывая шире дверь и заходя в комнату.
Я, словно затравленный зверек, вжавшись в свою ночнушку, сидела, прислонившись к стене, и смотрела на бабушку мутным взором. Во мне не было сил скрывать свое отчаяние и смятение, мне претило мое одиночество, и я была рада, что бабушка нашла меня тогда, когда я была потеряна для самой себя.
– Что случилось? – бабушка села на край кровати. – Ты плачешь?
Я подползла к ней и крепко обхватила ее за шею.
– О, бабушка, – выдохнула я, и слезы градом хлынули из моих глаз, а тело сотрясли рыдания.
– Что случилось? – повторила свой вопрос бабушка и стала тихонько поглаживать меня по голове. – Девочка…
Она крепко обняла меня, прижав рукой мою голову к себе, и, словно убаюкивая, стала медленно покачивать меня.
– Тише, тише, – шептала она, целуя меня в лоб.
Рыдания, сотрясавшие мое тело, утихали, я потихоньку успокаивалась. Бабушка, крепко обхватив мою голову, прижимала меня к себе. Наконец я затихла. Бабушка ничего не говорила больше, а только тихонько продолжала покачивать. Мерное покачивание это убаюкивало меня.
– Бабушка… – прошептала я и всхлипнула.
– М-м?
– Мне нужно что-то сказать тебе.
Я отстранилась и посмотрела в ее добрые, все в морщинках глаза. Она ничего не сказала, а только снова обняла меня, укладывая себе на колени и поддерживая мою голову рукой.
– Бабушка, – прошептала я, – что мне делать? Я так запуталась…
– Есть ли что-то, чего разрешить нельзя? – спросила бабушка, прижимаясь щекой к моему лбу.
– Я не знаю… Я ничего не знаю… О, бабушка, почему так все сложно? Почему нас любят всегда не те?
– Как же не те? Разве могут быть «не теми» те, кто нас любит?
– Как же быть? И отпустить нельзя, и удержать…
– О ком ты говоришь, Маша?
– Да так, – вздохнула я, – просто говорю.
– Не горюй по тому, чего изменить не можешь.
– Как же понять, что можно изменить, а чего нельзя?
Бабушка наклонилась ко мне.
– А ты сделай несколько шагов и посмотри, меняется ли что-нибудь. А если нет, то и не делай больше. Значит, не от тебя зависит.
