На переездах, где у шлагбаумов покорно выстраивались очереди из машин, стыли лужи. Ночной дождик добавил пейзажу резкости, а вот небо безмятежно сияло лазурью, словно умылось спозаранку.
Я вздохнул, наполняясь окружающим покоем. Езерище мы проехали, следующая станция — Невель. Вечером прикатим в Ленинград…
— Да чё вы всё пялитесь? — возмутился Изя, плюхаясь на диван. — Чё вы там не видели? Давайте лучше побалакаем!
— О чем? — невнятно спросил Жека, подпирая щеку кулаком.
— Ну-у… Об интересном чём-нибудь. О! О девочках!
— Мы все слышим! — квартетом донеслось из-за стенки.
— Ладно, — покладисто согласился Динавицер, и понизил голос: — Тогда о чем-нибудь недоступном женскому уму. О! О смысле жизни!
— А у жизни нет смысла, — сказал я невозмутимо.
— С чего ты взял? — задрал брови Изя.
— С того, что жизнь слишком коротка, — сообщил я с рассеянной скорбью.
— Траурно мыслишь! — пригвоздил меня Дюха.
— Но ведь правда, — пожал я плечами в заносе флегмы.
— У-у, да когда это еще будет! — замахал руками Изя.
Мои губы дрогнули, едва не сложившись желчной усмешкой. В «прошлой жизни» Исаак Аркадьевич и до сорока не дотянул — обкуренный араб искромсал его ножом на задворках Хайфы.
И тут будто солнышко выглянуло из-за туч, развеивая мрак воспоминаний — вошла Настенька в коротком халатике, шаркая тапочками с пушистыми помпонами.
— Приветики! — засияла она, приседая рядом и чмокая в щечку. — С добрым утром, Мишенька!
Мои соседи по купе разом заулыбались и подтянулись, а Женя вздохнул завистливо:
— Да-а… И пуркуа, спрашивается, я у мамы один?
— Не всем везет! — глубокомысленно вывела сестренка, подлащиваясь. — Да, Мишенька?
— Да, чучелко, — я любовался Настей и вспоминал ее во студенчестве — зажатую, закомплексованную девицу, чуравшуюся шумных компаний. Не я ли стал причиной искривления Настькиной судьбы? Заперся в своей «башне из эбенового дерева», обособился от близких и ближних… И не замечал, как будто, что рядом растет прехорошенькая девчонка, а надо ей от тебя лишь чуточку ласки да капельку внимания.
— Не понял, — озадачился Дюха. — А чего ты ее чучелом обзываешь?
Настя рассмеялась, запрокидывая голову. Копия — заяц из диснеевского «Бемби».
— Да нет, это еще ласково! — вступилась она за братика. — Когда Миша на меня сердится, то говорит, что я «чучела». Или «балда мелкая»…
— Ну, не такая уж и мелкая… — Взгляд Дюши трусовато соскальзывал на Настины коленки, и жар на его щеках отчаянно пламенел. — За что на тебя сердиться, не понимаю?
— Ты что?! — выплеснула Настя. — Знаешь, какая я вредная бываю?
Она не расслышала потаенного комплимента, зато его уловили за стенкой — в наше купе заглянула Зиночка Тимофеева, независимо сунув руки в карманы цветастого халата.
— Я тут у вас посижу, — напела она ласковым голосом, в упор не замечая Жукова. — Миш, можно?
— Располагайся, — гостеприимно улыбнулся я, с интересом наблюдая, как румянец с Дюшиных щек перекидывается на уши, и те возгораются красным накалом.
Торжественно совершить аутодафе Тимоше помешал новый гость — в дверях остановился Марк Аронович с пачкой газет под мышкой и с большим кульком в руке.
— Здорово, бойцы! — грянул он. — Пустите пересидеть? А то женщины меня выперли — меряют что-то…
— Заходите! — сделал Изя широкий жест. — Мы все тут — жертвы матриархата.
— Сейчас кто-то получит! — тут же прилетела ответка из-за стенки.
— О! Слышали? — горестно вздохнул Динавицер.
Посмеиваясь, Макароныч присел на краешек дивана, и выложил на столик бумажный пакет. Из него выкатилась пара блестящих, словно лакированных сушек.
— В таком разе угощаю всех чаем!
— Я схожу! — с готовностью вскочил Дюха.
С превеликой опаской он миновал подругу, боясь даже случайно соприкоснуться рукавами. Зиночка искоса мазнула взглядом по «изменщику», и на ее щеках заиграли ехидные ямочки.
— А чё, мы в гостинице жить будем? — пристал к военруку неугомонный Динавицер. — А в какой?
— «Турист».
— Н-да, — ухмыльнулся Жека, глянув на меня. — Не «Астория», мон шер Мишель!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Да нормальная гостиница, — пожал плечами Марк Аронович.
— Это… м-м… которая на Севастьянова? — влез я.
— Бывал там?
— Мимо проходил, — увернулся я от четкости. — Там рядом станция метро «Электросила».
— Я ж говорю… — военрук нацепил очки в тонкой золотой оправе, и с хрустом развернул «Известия».
— А чё вы читаете? — возник Изя на горизонте событий.
— Новости. Что-то их все больше и больше становится…
— Перемены грядут, — тонко улыбнулся я.
— Давно пора, — добротно кивнул Макароныч. — Другой вопрос — на благо ли?
— Узнаем во благовремении.
Майор даже с газетой в руках не терял выправки, а форменные брюки с тонким лампасом и «военная» рубашка с галстуком защитного цвета лишь оттеняли армейскую ауру.
— А чё пишут? — вытянул шею Динавицер.
— Да вот, Минавтопром разукрупнили, теперь за Минчермет взялись, — военрук солидно сверкнул очками. — Будут у нас отдельно «Ново-Липецкий металлургический завод», отдельно «Челябинский металлургический…», «Магнитогорский…», «Запорожсталь», «Серп и Молот»… Тут целый список. Демонополизация… хм… и социалистическая конкуренция!
— А чё? Может сработать, — авторитетно заявил Изя.
— Думаешь? — Макароныч глянул поверх очков.
— А то! — фыркнул Динавицер, и развил свою мысль: — Это как с помидорами. В овощной придешь — они там дешевые. Мятые, коцаные, зеленые… А у бабки на базаре — спелые, один к одному! Но подороже. Зато выбор!
— А мой папан, — сказал Зенков с первосортным прононсом, — уже заранее радуется. Говорит, что Минобороны теперь и в позу встать может: не будем брать ваши «ЗиЛы»! Не шибко они надежные и горючки много жрут. Или сделайте нам чего получше, или мы, вон, у чехов «Татры» закупим!
— Понимаю! — хмыкнул военрук, смешливо кривя аккуратную полоску усов. — А почему заранее?
— Так это когда еще будет! — затянул Жека. — Год пройдет, как минимум. Пока разделят, пока все оформят, пока бумаг испишут тонн пять…
— Замучали уже со своей демо… моно… — капризно завела Настя, переглядываясь с Тимошей. — Давайте, развлекайте нас!
Марк Аронович мигом отложил газету, а Изя оживился:
— О! Хотите новый анекдот?
— Фу, как пошло, — надула губки моя сестричка. — Стихов хочу!
— Кому чаю? — в дверях показался раскрасневшийся Дюха. Обеими руками он выжимал поднос с жалобно позвякивавшими стаканами в подстаканниках, отливавших старым серебром. Поднос валко пошатывался, грозя пролить «полезный, хорошо утоляющий жажду напиток».
— Куда так много? — всколыхнулась Зиночка. — Десять стаканов!
— Для тебя не жалко! — пылко измолвил Жуков, выставляя поднос на столик. Затем деловито выгреб из карманов малюсенькие упаковочки по два кусочка сахара, укладывая кучкой, и продекламировал: — Пейте чай с сушками, с треском за ушками!
— Пиит! — фыркнула Тимоша с легким, но отчетливым небрежением. — С тебя стих.
— Со всех! — грозно сдвинула бровки Настя. — Ты — первый.
— Дюха, девочки соскучились по лирике, — обрисовал я ситуацию, дзинькая ложечкой в стакане. Жуков с робкой надеждой посмотрел в сторону Зиночки, оцарапался о колючий взгляд, и увял.
— А ты — второй! — мило улыбнулась мне сестричка.
— Чучела, — нежно капитулировал я.
— Называется: «Обменялись любезностями!» — хихикнула Тимофеева. Озабоченная складочка, залегшая у нее над переносицей, разгладилась. — Дю-юш…
Андрей мигом ожил, исходя нервным румянцем.
— Щас, щас! — заторопился он. — Я… это… из Маяковского. Только не до конца…
Помолчав, Дюха ломко заскандировал, спускаясь по чеканным «лесенкам»:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— «Дым табачный воздух выел. Комната — глава в крученыховском аде. Вспомни — за этим окном впервые руки твои, исступленный, гладил…»
Теперь настала очередь Зиночки пламенеть ушками. Девушка немного растерянно, немного нервно теребила пояс халата, пряча взгляд под вздрагивавшими ресницами.
