Лунин прошел еще немного, дальше уже начиналась лесная дорога, которая вела к дому Славика. Когда до дома оставалось всего несколько шагов, он еще раз остановился, пораженный еще более ясным пониманием.
Зачем Шмелеву могло понадобиться инсценировать свою смерть? Если он сделал это по собственной инициативе, не согласовав с Эрнестом, значит, для этого должны были быть какие-то очень веские причины. Люди не покидают этот мир так просто, даже если это имитационная, а не реальная смерть. Увы, это значило — и Лунин понял это со всей определенностью — что именно Славик совершал все эти убийства.
Причина для исчезновения была тогда проста и ясна: это был лучший способ для того, чтобы по-настоящему скрыться от всех взглядов, и дальше продолжать это дело, при желании, в свое удовольствие. Внимание к этим событиям стало слишком плотным, и после этого надо было или затаиться, прекратив убийства, или же, если для них были серьезные мотивы, продолжать их именно таким образом.
Все эти соображения казались безумными и невозможными, потому что от Шмелева трудно было ожидать такой глубокой вовлеченности в игру — но люди здесь менялись, под давлением последних событий и сил, вышедших тут на поверхность. Кто знает, какие метаморфозы претерпело сознание Славика с тех пор, как они в последний раз виделись. Склонность к странным играм у него была всегда, и если эти предположения были верны, то здесь он, кажется, уже заигрался.
Так или иначе, дом в любом случае стоило посетить. Уже подойдя к калитке и открывая ее, Лунин, похолодев от ужаса и чувства мистического совпадения, вспомнил последнюю деталь, довершавшую эту картину.
Несчастная жертва у него в кабинете перед тем, как испустить дух, произнесла фамилию Славика — что это могло быть еще, кроме как имя убийцы? Он отказывался думать об этом, и может быть, именно это и имел в виду Чечетов, когда говорил о том, что человеческая природа не в силах вместить в себя большие степени зла, и мысли об этом просто вытесняются из сознания. Все это было на редкость несообразно.
Потянув на себя дверь, он вошел внутрь. Двор выглядел запущенным, по-видимому, им давно уже никто не занимался. Никаких признаков жизни не видно было в доме.
Лунин помедлил немного на крыльце, но все-таки решил войти. Смутные и смешанные чувства охватили его. Меньше всего здесь можно было ожидать встретить Славика, жив он или мертв. Но его присутствие как-то чувствовалось в доме, место казалось не пустым, а одушевленным. Он посмотрел еще раз на темные окна с деревянными рамами, и повернул ручку на двери. Та открылась, впустив его в дом.
Эта обстановка была знакома ему: как и сказал он Чечетову, он жил здесь некоторое время, пользуясь гостеприимством Славика. Времени с тех пор прошло много, но внутренний вид дома почти не изменился. На подоконниках были все те же — или другие, но очень похожие — кактусы, повсюду валялись разбросанные книги, в основном научные, но немного и художественных. В одной из комнат, как и раньше, была лаборатория, тоже почти не поменявшаяся, только коллекция порошков и колб явно пополнилась. Лунину казалось, что он попал в свою собственную прошлую жизнь, протекшую давно и уже почти позабытую.
Преодолевая чувство неловкости, возникавшее от того, что он как будто вторгался при этом и в чужую жизнь, он начал осматривать дом. Лунин делал это детально, его небольшая практика в качестве детектива все-таки выработала в нем определенные привычки и навыки. Рассеянность и капризы мысли были уместны в философских работах, но здесь надо было все делать методично и аккуратно.
Если отвлечься от того, что они были знакомы со Славиком, можно было сделать вывод, что это дом типичного молодого ученого. Как ни старался в свое время Лунин увлечь Шмелева литературой, далеко это увлечение так и не пошло. Несколько книг, однако, осталось в доме еще с того времени, в основном модернистские европейские романы, написанные между двумя мировыми войнами, и кое-что из русской классики. Убийств в этих книгах, особенно из второго ряда, было множество, но ничего связанного с реальными преступлениями в городе Лунину тут не попадалось.
Открыв один из ящиков стола в рабочей комнате, Лунин, к большому своему удивлению, обнаружил там пачку своих собственных бумаг того времени. Это были какие-то дневниковые заметки, наброски философских размышлений, какие-то выписки. Он и забыл уже, что что-то здесь оставил.
Читать свои старые записи было странно: это моментально погружало его ум в то состояние, в котором он был тогда, и которое давно оставил. Теперь его сознание было заметно шире, внутренний взгляд зорче, после долгой работы по психопрактике — но парадоксальным образом это привело к застреванию на месте, а не дальнейшему продвижению. Тогда работа, по крайней мере, двигалась — а теперь стояла на месте.
Проведя в доме почти полдня, и увидев, что за окнами уже темнеет, он решил сделать перерыв. На кухне была пачка чая и какое-то засохшее печенье. Поставив чайник, Лунин посидел немного в тишине и одиночестве, не думая ни о чем определенном. С удовольствием отхлебнув горячего чая, он подумал, что чувство близящейся разгадки, как видно, обмануло его. Чечетов в очередной раз оказался прав: ни к какому существенному продвижению посещение этого печального дома его не привело.
В это время в дверь постучали. Это был тихий и осторожный стук, и сразу вслед за этим дверь стала открываться. Лунин замер от неожиданности, и тут, к некоторому своему облегчению, увидел на пороге своего сотрудника, Юраева. Вид у того, как обычно, был бледный и какой-то слегка потерянный.
— Филипп! — воскликнул Лунин. — Фу, как ты меня напугал.
— Можно войти? — спросил Юраев.
— Конечно, можно, — ответил Лунин. — Как ты узнал, что я здесь?
— Мне об этом сказал Чечетов. Я подумал, может быть что-нибудь нужно. Может, я могу чем-то помочь.
— Проходи, я сейчас тебе чаю налью. Тут, конечно, полная неустроенность… Но уж как есть.
— Ничего страшного, я привык ко всему, — скромно сказал Юраев.
Некоторое время они пили чай в молчании. Гость время от времени поглядывал в окно.
— Так что, тут еще осталось для меня какое-то дело? — спросил он наконец.
— Нет, я уже все закончил. Дом осмотрен полностью.
— И как, нашлось что-нибудь интересное?
— Нет, ничего. Можно сказать, зря потраченное время.
— А как вообще дела с поиском убийцы?
— Твоя теория насчет заговора провалилась, — с легким смешком сказал Лунин. — Хотя красивая теория, ничего не скажешь. Мне в самом деле понравилось.
Юраев ничего не сказал на это и снова посмотрел в окно. Там была совсем уже непроглядная темень.
— Но тем не менее мне кажется, — в каком-то приливе вдохновения сказал Лунин, — что я почти нашел убийцу.
— И кто же это? — спросил Юраев с каким-то равнодушием, как будто этот вопрос его не особо волновал.
— Пока я ничего не буду говорить об этом, — ответил Лунин. — В любом случае убийца еще на свободе. Но факты складываются так, что никаких сомнений не остается.
— Хорошо бы его поймали поскорее, — сказал Юраев. — Все-таки это какие-то слишком жесткие убийства.
— Жесткие — не то слово, — с улыбкой сказал Лунин. — Тут уж, кажется, ко всему привыкли, но все же это выходит за какие-то рамки.
— А убийства все такие, — неожиданно сказал Юраев. — Когда смерть происходит на войне, мы оправдываем это какой-то высшей логикой. А по сути, это ведь совершенно то же самое.
— Не ожидал от тебя философствований, — все так же улыбаясь, сказал Лунин. — Но ведь общественное восприятие — это и есть высшее оправдание, ты так не считаешь? Если что-то все считают приемлемым или неприемлемым…
— А почему вы решили осмотреть дом именно Шмелева? — вдруг спросил Юраев.
— Слушай, давай на «ты». Все эти церемонии… Одно же дело делаем, сотрудничаем, можно сказать.
— Хорошо, — сдержанно ответил Юраев. — Просто у меня тоже по этому поводу были кое-какие мысли.
— Ну-ну, — сказал Лунин. — И какие же? Интересно послушать.
— Убийца явно как-то связан со Шмелевым… Это все время бросается в глаза. Шмелев начал расследование, об этом немного говорили в городе. И такое ощущение, что если бы не болезнь, он бы довел его до конца.
— А он действительно болел? — спросил Лунин, испытывая удовольствие при мысли, что его информированность — или обоснованные догадки — наконец-то превышают осведомленность других. — Это не было какой-то дипломатической болезнью?
— Все может быть… Но умер он своей смертью.
— Откуда ты знаешь?
— Что же тут не знать? — ответил Юраев. — Именно я забирал его тело.
— Как? — спросил Лунин, искренне пораженный этой новостью. — Я об этом ничего не знал.
— Мы ведь еще не виделись с тех пор, — просто сказал Юраев. — Ты как-то мало занимаешься своим отделом.
